Беглый огонь

— Это как сказать… — философически замечаю я.

— Так как насчет коньяку? Я намерен вас угостить. За знакомство.

Почему не унимается изрядно набравшийся рефлексирующий старец, мне неведомо. Но лучше держать с ним ухо востро: никогда нельзя ручаться за девственное прошлое и безмятежное настоящее вот таких вот тихих профессоров на пенсионе: шмальнет — не промахнется.

— По-моему, как раз коньяк здесь не лучшего качества, — осторожно замечаю я.

— Пустое. Мне принесут славный.

— Вы завсегдатай?

— Я — патриарх. И все бывающие здесь стриженые недоумки — мои ученики.

Вернее, подсобнички моих учеников.

— Филологов?

— Понимаю ваше недоумение. Я очень похож на ученого?

— Частично.

— Я занимался китайской филологией. Сравнительным анализом поэтических текстов Танской и Сунской эпох. Вам это о чем-нибудь говорит?

— Эпоха Тан — золотой век китайской поэзии, Сун — всего лишь серебряный.

— Немного по-варварски, но неплохо. Так вот, интересуясь поэзией, живописью и каллиграфией, естественно, большое внимание я уделял в свое время и китайским боевым искусствам, не вполне обоснованно называемым и у нас, и на Западе кун-фу.

А родился я на самом краю империи, в Хабаровском крае, и китайцев в детстве видел куда больше, чем славян. — Старик задумался, произнес:

— Все это длинно и неинтересно. Просто… Такая вот странная закономерность: из всей высокой науки, что пытался я вложить в умы и сердца лучших моих учеников, они пренебрегли всем, кроме грубого унифицированного рукопашного боя. Того, что я знал еще будучи шестнадцатилетним подростком. Но я знал и другое: разрешение на применение смертоносного искусства можно почувствовать в себе только после овладения всей суммой духовной культуры… Кому нужна культура духа?.. А сегодня я хочу напиться.

— Почему?

— Слишком много трупов. Слишком много. «Боевые гремят колесницы, кони ржут и ступают несмело, людям трудно за ними тащиться и нести свои луки и стрелы…»

Слишком много трупов. А будет — больше.

Мне показалось, что старик профессор бредит. Понятно: то, что твои подопечные вместо филологов стали бандитами, — сюрприз неприятный, но вполне прогнозируемый. Каждый в этой жизни выбирает свою дорогу. И как говаривал мудрый О. Генри, дело не в дорогах, которые мы выбираем, а в том, что внутри нас заставляет выбирать дорогу. Я и рад был бы сказать эти слова профессору, да видно, он знал их и без меня и они его не утешали. Или уже не утешали: семидесятилетний может взглянуть на прожитую жизнь без розовой дымки; плохо ли, хорошо ли это, но времени на исправление любой из ошибок уже не дано; может быть, именно это и делает взгляд некоторых стариков таким беспомощным, а суждения — столь беспощадными?.. Или — наоборот? Бог знает.

Профессор поднял на меня глаза:

— Вы знаете, молодой человек, в чем состоит искусство жить?

— Угу, — криво усмехнулся я.

— Ну и?..

— Важно оказаться в то самое время в том самом месте, где только тебя и не хватает.

— Разумно. Но куда важнее другое: никогда не сравнивать желаемое и действительное. Трагедия — в сравнении. Нужно или жить действительным, или наслаждаться желаемым. Человек — несчастное существо. Всю жизнь он проводит в трудах, стремясь достигнуть того, чего хочет, а когда оглянется, то видит, что не только не пришел к цели, но растерял и то, что имел.

— «…Мы, оглядываясь, видим лишь руины…» — процитировал я Бродского.

— «Взгляд, конечно, очень варварский. Но верный», — закончил фразу профессор. — Итак, коньяку?

— Пожалуй, — согласился я.

Он неопределенно махнул кистью в пространстве, и бармен мигом метнулся к нам, выудив откуда-то из-под прилавка пузатенькую невзрачную бутылку. Принес он и безукоризненно чистые коньячные «капли». Старик открыл бутылку, чуть подержал в руках:

— Урожай тридцать четвертого года. Пожалуй, букет коньяков тридцать второго и сорок девятого изысканней, но столь терпкий солнечный аромат — только у этого.

Оцените…

Опытной рукой профессор разлил по «каплям» ров-г но столько, сколько нужно.

Оценим. Хотя бы то, что, во-первых, в паршивой забегаловке имеются такие напитки, во-вторых, Бедный Юрик достаточно обеспеченный человек, потому как для местных работяг стоимость этакого роскошества — целое состояние, и в-третьих, что китайская филология в целом и поэзия эпох Тан и Сун в частности пользуется в этом сомнительном шалмане для стриженой бандитствующей молодежи непререкаемым авторитетом. Настолько серьезным, что заставляет бармена на легкое шевеление пальцев срываться из-за насиженной стойки и нестись к столику опрометью, аки мальчонке-половому в трактире Тестова к подгулявшему купчине Мамонтову…

Видать, не все так просто в королевстве Датском.

Беру бокал и грею его руками, любуясь светом, прихотливо играющим в напитке цвета темного янтаря. Ибо выражение «хлопнуть коньячку» вовсе не из того же ряда, что «выкушать водочки»: «хлопают», «пропускают» и «дергают» только пятизвездочные «мерзавчики» — бренди невнятного розлива; прочими коньяками положено наслаждаться.