Беглый огонь

Поднимаю бокал, чувствуя тонкий, едва уловимый теплый аромат, подношу ближе и, прикрыв глаза, с удовольствием вдыхаю особый, терпкий букет давнего урожая.

Делаю маленький глоточек, ощущая во рту тепло полуденного солнца далекой Франции, и представляю почему-то «Красные виноградники» Ван-Гога.

— Каково? — не спрашивает, утверждает профессор, глядя на меня так, словно самолично снимал гроздья, сминал их прессом и хранил драгоценный напиток в драгоценных бочках все эти шестьдесят с лишним лет.

— Не кисляк, — откликнулся я.

Гриневский снова забулькал смехом, оценив шутку. А я ждал. Может быть, кто-то из понятливых местных заинтересовался-таки моим целенаправленным двухнедельным ничегонеделанием и выслал в лице старика ученого зубра-профи прояснить объект?

Ничего подобного. Профессор, улакав свой бокал антикварного пойла, погрустнел глазами, оплыл расслабленно на стол всем могучим, состоявшим из костей и сухожилий телом:

— А вы знаете, сударь, что одиночество в чем-то сродни смерти? — вопросил он риторически. — Люди старятся и умирают из-за недостатка эмоций, сильных чувств, ощущений, способных сделать их кратковременное прозябание на этой земле хоть чуточку насыщенней… Блаженны верующие… Не важно во что: во всеобщее равенство или в его величество Доллар… Алчность к власти или богатству заставляет таких рисковать отчаянно, и они живут, многие — недолго, но так азартно!

В Поднебесной всегда ценился не результат, а процесс. Может быть, я прошел не тот путь? И мои ученики оказались куда смышленей, выбрав себе из всего многообразия культуры Востока лишь то, что приведет их к преуспеванию? Ведь помимо чисто материальных выгод они имеют главное: жизнь насыщенную, напитанную эмоциями! Эмоциональный голод превращает людей в калек и сводит в могилу быстрее яда. Как только теряется цель и смысл существования, люди оказываются в тупике; попытки разбудить эмоции наркотиками, алкоголем, сексом похожи на жалкие костыли для безногих, которым уже не нужны…

Да. Только две страсти вечны и всемогущи под небом, только две способны продлевать жизнь: власть и война. Ведь если не хватает своей крови, жизнь продлевают, проливая чужую.

Гриневский помолчал, поднял на меня совершенно тусклые, старческие, слезящиеся глаза:

— Игра «в солдатики» на просторах великой прежде страны… А еще говорят, «человек — венец мироздания»… Или хотя бы — самый преуспевающий вид животных… Как бы не так! Людей на земле — всего пять миллиардов, а крыс — двадцать! А вообще-то люди и крысы очень похожи: есть у них и крысиные короли, и воины, и рабы… Хм… А помните Нильса с дудочкой? М-да… Чтобы завести людей в погибель, нужно идти впереди и петь сладкую песнь о близком кайфе… Не забыв приготовить для себя лодочку.

Бедный Юрик неожиданно воинственно поднял начавшую было клониться долу тяжелую головушку и строго спросил:

— А кто считал тараканов? Сколько их? Двадцать миллиардов? Сто? — Не получив никакого ответа, снова сник и академично закончил:

— Вот и думай, чья цивилизация древнее…

Потом тяжко зевнул и опустил голову на руки, отключившись окончательно.

Игрой это не было: Бедному Юрику, по-видимому, не хватало самой малости для полной отключки, но он продолжал упорно «искать человека», пока не нашел, ибо каждому интеллектуалу приятно нажраться до стелек в культурном обществе, предварительно успев выразить презрение и к миру, и к самому себе.

Початая бутылка архидорогого напитка осталась сиротой стоять на столике. Не долго подумав, я плеснул в бокал, сделал глоток и расслабился. Но допить его мне уже было не суждено.

Глава 24

Ввалившаяся ватага стриженых, как огурчики, волчат была молчалива и озлоблена сверх всякой меры. Мельком оглядев контингент заведения и бросив бармену короткое и емкое: «Водки!» — они разместились за двумя разом составленными столами. Суетился-командовал один, здоровенный громила с блиноподобным лицом и маленькими свинячьими глазками, но старшим в команде был, несомненно, другой: мосластый, среднего роста, со взглядом злобным и тупым, как морда бультерьера.

Ребятки выпили по первой молча, а потом уже стали «тереть» громко и витиевато; из долетавших до меня обрывков я уяснил одно: сегодня прямо с утреца в Покровске началась какая-то кровавая и наглая катавасия между кем-то и кем-то, и «правильные пацаны при делах» решали сейчас самый животрепещущий со времен классика вопрос: что делать? «Рвать когти» или «мочить козлов»? Притом глаза их по-волчьи рыскали по сводчатому подвальчику, а мозги под стрижеными низенькими лбами напрягались, попутно желая расклепать еще одну задачку: на ком бы оттянуться за сегодняшнее? Видимо, рвать откуда-то «когти», причем по-шустрому, им уже пришлось с раннего ранья, и парнишам очень хотелось восстановить уверенность в собственной крутизне. А это лучше всего делать, всей кодлой унижая слабого.