Бегущая строка памяти

тия, принимать жизнь во всех проявлениях. Но - становиться после катастрофы другим человеком. Чище. В этом, по-моему, смысл трагедии.

Работать с такими людьми, как Лариса Шепитько - талантливыми, целеустремленными, - одно наслаждение. Но общаться в быту...

Как прекрасно кто-то из современников сказал о Мандельштаме: Мандельштам считал себя трагическим поэтом (что не подлежит сомнению), но если приходили друзья и приносили вино и закуску, он моментально об этом забывал...

Я, к счастью, застала еще это "старое" поколение. Они умели ценить "первую реальность". Это не значит, что они были эпикурейцами, но посидеть в компании за дружеским столом, поговорить, посмеяться - даже в "самые невегетарианские" времена - они любили. А я любила бывать с ними, хотя по характеру я совершенно другого склада человек. У меня, словами Тютчева, "нет дня, чтоб душа не ныла!".

ЯЛТИНСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Было время, когда в Ялте весной в Доме творчества литераторов - в старом доме с колоннами - собирались знаменитости: Шкловский, Ермолинский, Фазиль Искандер, Аксенов, Каверин, Арбузов...

Этот двухэтажный дом стоял на холме, подальше от моря, и там не так сыро, что для моих легких важно. Туда трудно было попасть, и мне каждый раз приходилось обменивать свою путевку в Дом актера, стоящий на берегу моря, на путевку в Дом литераторов и еще дарить французские духи той женщине, которая это оформляла. Из "пришлых" там были только я и жены литераторов, если их можно назвать пришлыми, - настоящими хозяйками в Доме были как раз они.

Если откровенно, я брала эту путевку не потому, что боялась сырости, а из-за уникальной атмосферы, царившей в доме. Атмосфера была доброжелательная, несуетная и очень радостная - все очень радовались жизни. Хотя дом был совершенно без бытовых удобств - только два душа на этаже и два туалета. В длинном коридоре - много-много комнат. Некоторые с балконом, с которого виден парк, Ялта внизу и море...

Около дома на лавочках всегда собирались перед обедом и перед ужином писатели, рассказывали истории, анекдоты, раздавался постоянный смех.

Я вообще человек застенчивый, никогда не подхожу к малознакомым компаниям, а тут я всегда крути

456

ласъ, потому что там были люди, которые ко мне хорошо относились, и среди них - Вениамин Александрович Каверин, дядя Веня - как мы его звали между собой.

До обеда в доме и вокруг была тишина - писатели работали. Каждый потом хвастался, сколько страниц "накатал". Обычная утренняя норма была 1 -2 страницы. Арбузов говорил, что написал восемь страниц, кто-то - три, кто-то - шесть, но больше всех всегда писал Арбузов.

А после обеда - святое время: кто спал, кто спускался к морю, а мы с Вениамином Александровичем быстренько скатывались вниз и шли по берегу моря пешком в Гурзуф через можжевеловую реликтовую рощу, через виноградники. Там садились на катер и катером возвращались в Ялту и подымались на свой холм. Надо было идти по берегу моря, там - валуны, и вот его легкая фигурка прыг-прыг по камушкам, а я за ним. И так почти каждый день.

В Гурзуф по берегу я ходила с Кавериным, а на Царскую тропу, до Ласточкиного гнезда или до Караголя - с Алексеем Николаевичем Арбузовым. Это очень большие расстояния, поэтому обратно мы или брали такси, или сидели и отдыхали в кафе и опять возвращались пешком.

Весной на Царской тропе цветет крымская сосна, и самое высшее наслаждение - стать под эту сосну, чтобы кто-нибудь ее тряс. Я помню, мы с Арбузовым стояли и дышали этой пыльцой, а потом друг на друга смотрели и хохотали: лица были желтые и сразу не отмывались.

Арбузов тогда бросал курить, и у него все карманы были забиты взлетными леденцами, которые давали в самолете. Купить эти леденцы было нельзя, поэтому мы у него их "выцыганивали". Тут он властвовал над нами - надо было или что-то ему сделать, или купить внизу на набережной бокал шампанского за рубль.

457