Белая

Оттащив тело Синего мундира в кусты и там скальпировав, вождь занялся погребением своего товарища. Заунывно напевая песню скорби, он надел на мертвеца синий мундир из которого вытряхнул пауни, сложил из веток допотопный помост орудуя томагавком и положил на него разведчика, сложив к нему скальпы убитых пауни. От тягучего подвывания индейца у Белой разболелась голова, но не было сил, хотя бы сдвинуться с места. Она чувствовала полный упадок и такое опустошение, будто пауни выпотрошили не сиу, которого сейчас хоронил вождь, а ее. Все казалось бессмысленным и безнадежным от пронесшейся вакханалии смерти. Она ненавидела мир, в котором могло происходить подобное и себя. Она не обратила внимания на знак вождя, что пора уходить и равнодушно смотрела как он, не оборачиваясь уходит. И вот она одна, не считая того, что с ней на поляне остался погребенный сиу, а в кустах валялся оскальпированный пауни. Она посмотрела на чистое небо и белоснежные облака медленно плывущие по нему, но не испытала ничего, кроме головокружения и гадливости. Ее замутило и соскользнув с пня, она упала на четвереньки, и ее долго и мучительно выворачивало. Когда, казалось, все уже закончилось, спазмы снова начинали сжимать и перекручивать пустой желудок из которого выходила одна лишь желчь. Лоб девушки покрыла холодная испарина, руки и ноги дрожали от слабости, она заплакала, понимая, что умирает. Она все еще стояла на четвереньках, когда в поле ее зрения появились потертые мокасины и обтрепанные леггины с бахромой. Они остановились у зловонной лужи исторгнутой Белой. Подняв голову, она с трудом разглядела возвышающегося над нею индейца. Его лицо виделось ей темным пятном, лучи солнца били ему в спину, ветер шевелил перо в длинных волосах. Она смотрел на него снизу огромными, горящими лихорадочным огнем на бледном лице глазами и дрожала будто в ознобе.

- Уходи... - прошептала она. - Оставь меня в покое, нехристь... Дай мне спокойно умереть.

Ее желудок снова скрутило и опустив голову, она безвучно заплакала.

- Животное! Ненавижу тебя... Ненавижу! Ты мне гадок!!!

Мокасины повернулись и пошли по краю лужи, обходя ее. Все, он ушел, оставив ее, как давно этого хотел. Она умрет здесь и будет валяться на этой поляне и гнить вместе с пауни, где ей и место. После того, что она сотворила, разве достойна она доброго христианского погребения. Ее даже не сожгут. Сильные руки обхватили ее и подняли. Земля, небо, деревья стремительно закружились и прежде чем девушку снова стошнило, ей в губы ткнулось холодное горлышко фляги. Она пила до тех пор пока не захлебнулась. Вода текла по подбородку, шее, груди. Фляжку отняли, а ее, легко подняв, перекинули через плечо, будто мешок с ненужным барахлом, и куда-то понесли. Последнее, что она видела, что ее волосы и безвольно свесившиеся руки, что мотались в такт широким шагам вождя, вызывая очередной приступ тошноты.

Кикта йо - поднимайся

Шича - плохо

Хаи - да

Воште - хорошо

Воштело - очень хорошо

Она очнулась на утренней заре, но чувствовала страшную слабость и все никак не могла согреться. Серое предрассветное небо то опускалось на нее, то стремительно взмывало ввысь. Девушка скосила глаза, потому что повернуть голову не было сил, - голова была словно чугунной, - но, ни индейца ни лошадей не увидела. Чуть пошевелилась, поняв, что спеленута одеялом, а поверх укрыта еще одним, но, не смотря на это, согреться так и не могла. Кажется, она снова уснула или впала в беспамятство. Потом ей виделось, что вождь силой поил ее из кружки отвратительным горьким питьем. Сопротивляясь, она отворачивалась, сжимала губы, тогда индеец безжалостно и цепко обхватывал ее щеки, давя на них пальцами так, что она невольно открывала рот. Он вливал в нее горький настой и зажимал рот ладонью, заставляя проглотила его. Она, захлебываясь, глотала, кашляла, плакала, кажется ее снова тошнило, потому что она лежала животом на чьих-то коленях головой вниз, исторгая из себя горечь. В какой-то момент она очнулась от донимающего запаха дыма, слыша над собой негромкое монотонное бормотание. Кого-то хоронили... нет... это индеец намеревается сжечь ее на погребальном костре. Она беспокойно шевельнулась в своих пеленах, крича, что еще жива, что не нужно ее сжигать, но было поздно - тело ее уже было объято огнем. Она хотела схватить за руку того, кто удерживал ее в жарком пламени, не давая спастись, но огонь медленно испепелял ее.