Белая борьба на северо-западе России. Том 10

Всколыхнулся всем телом полковник, загудел:

– Мне спокойней все время за вами идти, но вам это насколько удобно?

И снова открылась темная, безмолвная равнина, а на ней тракт пропадал вдали. Высились столбы, как обугленные, буравили небо звезды и уходили вглубь. Что-то черное маячило далеко и не настигнуть его было, вот оно стало близко совсем, но сгинуло вдруг и опять зачернело впереди.

– Слыхали, курсанты Красного Села хотят нам сдаться без боя.

– Где слыхать?

– Только боязно им, расстрелов страшатся.

– А самим расстреливать не страшно, поди?

Шли цепью по одной стороне и на обочинах присаживались. Угрюмо, настойчиво гудели телеграфные столбы, проволока дребезжала. Четко выступали холодные, круглые каски, черные торчали штыки. Прапорщик на дороге то расплывался туманным пятном, то выделялся резким силуэтом. Стройный, широкобедрый.

– Идешь это по Невскому и смотришь, кого бы не толкнуть. Барышни всякие, генералы – так все время во фронте и стоишь. Народу тысяча.

– А вы помните: Петербургу быть пусту.

Внезапно загрохотало во мгле. На дорогу вскачь вынеслась подвода.

– Стой! Ты кто такой?

– Красный я, курсант. А вы?

Вспыхнул выстрел, хлестнул ночь. Шарахнулась испуганная лошадь. Неожиданно громкая раздалась команда:

– Первая рота, направо в цепь! Ложись!

Мы бросились на край дороги. Звякнули затворы, щитом прогремел пулемет. Разом опустилась и прилегла к земле тишина.

– Не стрелять, передавай дальше. Не стрелять!

Прапорщик стал над нами, зорко присматриваясь в мглистую тьму.

– Разведка курсантов в лес ушла, мы взяли пулемет.

– Товарищи, сдавайся! Ничего не будет! Товарищи!

Опоясали поле крики, навстречу лес шумел. Ровно, жалобно шелестели макушки, недовольно скрипели стволы.

– Товарищи, не бойся! Товарищи!

Потом шли дальше. Роились звезды, звучали провода. Ветер, налетая, завывал на штыках. Лаяла где-то в стороне собака, и лай ее то был далекий, глухой, то звонкий, совсем близкий. Казалось, что день был давно, и ночь будет тянуться без конца.

– Сдадутся тебе курсанты, жди!

– И ждать не надо. Тут кто кого.

Холодела винтовка. Склонился кто-то над краем дороги, тускло блеснул погон.

– Это военное поле. Я помню маневры юнкером, мне было двадцать лет.

– Завтра у «Медведя» расскажете, тряхнем стариной.

Заволакивали небо тучи, дрожали в просветах звезды и гасли. Робко звенел на лужах лед, пробиралась стужа под шинель и в рукава. Вдали обозначился город темной полосой, повернул тракт и стал. Остановилась мысль, вся насторожилась. Защербился забор, к нему жались березы, распустив по ветру голые ветви. Крадучись шли, с винтовками наперевес. Там кто-то есть.

– Эй, кто там, отвечай! Стрелять будем!

– Я тут.

– А ты кто?

– Крестьяне мы.

Зашуршали листья, надвинулась изба. Почесываясь, в рубахе вышел мужик и прислонился к косяку.

– Ты что ночью ходишь?

– Замки проверяю. Лихое нынче время.

– Ты разведку курсантов видел?

– Прошли они. Видел.

Выделились черные крыши домов в фиолетовых клочьях неба, провалами сквозили дворы. На углу остановились, застилалась улица туманной пеленой. Ни движения, ни звука, не было ни одного огонька. Лица казались бледными. Сзади, мягко стуча, подошел тяжелый броневик, из раскрытой дверки сквозила по дороге светлая, желтая полоса. В нее ступил генерал, и губы его были плотно сжаты.

– Вы говорили, корнет, что знаете местность?

Стукнули каблуки, прозвенели шпоры.

– Так точно, ваше превосходительство. Но я бывал лишь с той стороны.

– Что за стороны? Не знаете, так надо молчать.

Мы пошли направо. Покосился фонарь. За темным, блестящим окном чуть колыхнулась занавеска, или это только показалось. Громко стучали шаги по мостовой.

* * *

17 октября, в пятницу, вольноопределяющийся записал в дневник: «Петроград в двадцати пяти верстах».

* * *

Город военных маневров и дач, жители ездили на извозчиках. Широкая улица пролегла, сквозят березы по сторонам, екатерининская церковь поднимается ввысь, застыл дворец, желтым ковром стелятся листья по крыльцам, кружатся на перекрестках. На карте Российской империи, распятой в исполкоме на стене, город не значился.

– Ну, эта карта неправильная, потому что на самом деле город есть, – после раздумья твердо заявил Иванов, и все согласились с ним.

* * *

На седьмой день наступления мы остановились. В городе соединились полки, и пришел обоз. Пала Гатчина, и была восстановлена с армией связь. Всюду с боем продвигались части на плечах противника.

Восьмое утро было холодное. Дул колючий ветер, и шел снег с дождем, но к полудню неожиданно прояснилась погода – задымились шинели. Тогда мы построились, как на парад, и пошли. Толпились женщины. Старая старушка, вся в морщинах, высоко подняла сухими руками тяжелую икону:

– Да благословит вас Господь!

Переливалось на ризе серебро, молча проходили ряды, замирала в переулке песня. Было весело идти. За окраиной, на холме, мы стали. Вдали сквозь золотой туман сиял на солнце купол Исаакия, как алмаз. Шепот прошел, как в церкви, перекрестился солдат.

– Вперед!