Белая масаи. Когда любовь сильнее разума

За день до ралли мне становится совсем плохо. Снова и снова я на короткое время впадаю в забытье. Я не чувствую ребенка в животе несколько часов. В панике и в слезах рассказываю об этом мужу. Напуганный, он уходит и вскоре возвращается с матерью. Она говорит со мной, ощупывая мой живот. На ее лицо падает тень. Плача, спрашиваю у Лкетинги, что с ребенком. Но он сидит растерянный и говорит только с матерью. В конце концов он говорит, что его мать полагает, что на мне лежит злое проклятие, из-за которого я заболеваю. Кто-то хочет убить меня и нашего ребенка.

Они хотят знать, с кем я разговаривала в последнее время в магазине, были ли здесь старые сомалийцы, трогал или плевал на меня какой-нибудь старик, показывал ли мне кто-нибудь черный язык. Вопросы сыплются градом, и я уже чуть ли не в истерике от страха. В голове стучит лишь: мой ребенок умер!

Мать покидает нас и обещает вернуться с хорошим лекарством. Не знаю, как долго я лежала и рыдала. Открыв глаза, вижу шесть-восемь старейшин и женщин, собравшихся вокруг меня и восклицающих: «Enkai, Enkai!» Каждый из старейшин потирает мне живот и что-то бормочет. Чувствую полное равнодушие к происходящему. Мать подносит к моим губам чашку с жидкостью, которую я должна выпить залпом. Жидкость обжигающе острая, меня трясет. В тот же момент я чувствую два или три подергивания и толчок в животе и испуганно хватаюсь за него. Все во мне переворачивается. Я вижу только старые лица, склоненные надо мной, и просто хочу умереть. Мой ребенок еще жив, но теперь он точно умрет. Это моя последняя мысль перед тем, как я закричу: «Они убили моего ребенка! Милый, теперь они убили нашего ребенка!» Я чувствую, как тают мои последние силы и желание жить. Снова десять или более рук ложатся мне на живот и растирают, а потом надавливают на него. Они молятся или поют. Внезапно живот чуть вздымается, и я чувствую легкое подергивание внутри. Я едва осмеливаюсь в это поверить, но это повторяется еще несколько раз. Старейшины, кажется, тоже это чувствуют, и молитвенное пение становится тише. Когда я понимаю, что мой малыш жив, во мне просыпается сильнейшая воля к жизни, которую я, казалось, уже потеряла. «Милый, – прошу я Лкетингу, – сходи к отцу Джулиано. Я хочу в больницу!»

Летающий врач

Вскоре появляется отец Джулиано. Я вижу на его лице ужас. Он быстро говорит со старейшинами, потом спрашивает меня, на каком я сейчас месяце. «Начало восьмого», – удается мне произнести. Он пытается связаться с воздушной медицинской службой. Потом покидает нас, а следом уходят все, кроме матери. Я лежу, липкая от пота, и молюсь за ребенка и за себя. Я ни за что на свете не хочу потерять свое дитя. Мое счастье зависит от жизни этого маленького существа.

И тут я слышу звук двигателя, но это не автомобиль. Посреди ночи в деревне, в глуши появляется самолет! Снаружи раздаются голоса. Лкетинга выходит и возвращается взволнованным. Самолет! Появляется отец Джулиано и говорит, чтобы я взяла с собой самое необходимое и поспешила, потому что взлетно-посадочная полоса будет освещаться недолго. Мне помогают встать. Лкетинга упаковывает мои вещи и несет меня к самолету.

Вокруг ослепительно ярко. Отец Джулиано устроил мощную иллюминацию. По ровному участку улицы справа и слева растянута цепь факелов и керосиновых ламп. Большие белые камни продолжают полосу. Пилот, белый мужчина, помогает мне сесть в самолет. Затем он приглашает Лкетингу. Мой воин теряется. Он хочет лететь, но не может преодолеть страх. Бедный мой любимый! Я кричу ему, чтобы оставался и присматривал за магазином.

Мы взлетаем. Впервые в таком маленьком самолете я чувствую себя в безопасности. Минут через двадцать мы уже над госпиталем Вамбы. Здесь тоже все в огнях, только это уже настоящая взлетно-посадочная полоса. Когда мы приземляемся, я вижу двух сестер с креслом-каталкой. С трудом вылезаю из самолета, поддерживая живот непослушной рукой. Пока еду в инвалидной коляске к больнице, меня снова настигает тоска. Медсестры пытаются меня утешить, но все тщетно, я только сильнее реву. В больнице ждет швейцарская женщина-врач. Она смотрит с участием и заботой, утешает, уверяет, что теперь все будет хорошо.

Скоро я уже лежу в смотровой в гинекологическом кресле в ожидании главврача. Я отдаю себе отчет в том, какая я грязная, и мне очень стыдно. Когда я хочу извиниться за это перед врачом, он отмахивается и говорит, что сейчас есть вещи поважнее. Он внимательно осматривает меня – без инструментов, только руками. Я ловлю каждое его слово, мне очень важно знать, как там мой ребенок.