Белая радуга

– Простить могу, а за страх я вообще не отвечаю, – торопливо сказала Таня, поскольку предупредительный звонок уже прозвучал и на первом этаже почти не осталось народа. – Ну я простила, что еще?

– Ничего, – сквозь зубы прошипела Зимина. – Мы с тобой в одном классе, так что вместе увидим, есть результат или нет. Не советую шутить со мной.

Она гордо крутанулась на каблуках и направилась к лестнице, а Таня от нереальности ситуации даже с места сдвинуться не могла. Да еще Анжелика путалась под ногами, никак не уходила, потом, сделав самое ангельское выражение лица, спросила жалобным голоском:

– Таня, а ты не можешь еще раз меня простить? За то же самое. Я забыла в первый раз тебе сказать, но это я предложила еще девчонок привлечь, чтобы нас побольше…

Прочитав что-то на лице Милич, она не договорила и унеслась.

Какое-то время Таня колебалась: в класс или домой. Покинуть гимназию хотелось ужасно. Прийти в себя от этого бреда, погулять с пока еще безымянным псом, все рассказать по телефону брату и от души с ним посмеяться над глупостью девчонок. Но ведь тогда Дашка решит, что она струсила, и будет права, чего уж тут.

– Эй!

Девочка оглянулась: из раздевалки выходил Паша с очень заинтересованным лицом.

– А я наблюдал за вами… на всякий случай, чтобы Дашка чего не учинила, – сообщил он, приблизившись. – Чего она от тебя хотела?

– Ты не поверишь, – хмыкнула Милич. – Слушай, она вообще нормальная, эта ваша Зимина? За ней странностей прежде не замечали?

– Да ну, всего лишь тиранка с манией величия и садистскими наклонностями, – отмахнулся Паша. – Обычная, в общем, девчонка. Вот с тобой все в самом деле странно.

– Не слушай, что болтают! – поспешила сказать Таня.

– Так я и не слушаю, – удивился Майский. – Ты сама мне про себя рассказала.

– Ты же мне не поверил!

– Конечно, не поверил, – тяжело вздохнул парень. – Как ты можешь кому-то нравиться? Мне вот ты абсолютно не нравишься. Но, кажется, я тебя люблю, – совсем уж понуро добавил он.

Таня молча схватилась за голову. Постояла так немного и поплелась в сторону класса. Паша шел за ней, что-то сердито и жалобно бормоча себе под нос.

* * *

На работе следовало появиться к полудню, и Редкий решил посвятить утро надзору за Викторией Фоминой. То, что он увидел, потрясло Эдуарда настолько, что потребовалось незамедлительно новость с кем-нибудь обсудить. Сперва он набрал Эллу, но она трубку не взяла – видимо, снова дежурила на дому у кого-нибудь из старичков и установила беззвучный режим, чтобы их не пугали резкие звуки. Тогда он позвонил Антону, а позже зашел к нему в «штаб». Встретились обычно, словно не было между ними ссоры.

– Ну что ты там нарыл? – спросил Кинебомба.

– Дежурил с утра у дома Фоминых, – начал бодро докладывать Эдик. – В положенное время Виктория вышла из дома, но не одна, а с отцом, и пошли они к дальнему концу дома, где у него клиника. Я даже подумал: может, у нее зуб разболелся? Но нет, у входа в «Сияние» девочка чмокнула отца в щеку, а он приобнял ее и погладил по волосам. После чего вошел в клинику, а девочка вприпрыжку в превосходном настроении поскакала в гимназию!

Антон молчал, обдумывая что-то, и Редкий продолжил:

– Вчера она схватилась за Платона, чего он тщательно избегает. Можем мы предположить в порядке бреда, что это прикосновение вызвало в девочке какие-то перемены?

Кинебомба скучно пожал плечами:

– Не улавливаю тут никакой связи. Вика всегда тянулась к родителям. Проблема лишь в том, что товарищи Фомины – вовсе не ее родители и после потери своей родной дочери любить приемную оказались не в состоянии. Однако они все же оставили ее у себя и даже называют именем дочки, из чего можно сделать вывод, что их заставили так поступить, пообещав за это сохранить жизнь настоящей Вике.

– Ты думаешь, их дочь может быть еще жива?! – вскричал Редкий. – Ведь десять лет прошло.

– Да, десять лет, – повторил Антон таким странным голосом, как будто сам был ошеломлен этим фактом. – Но мы знаем, что в первый месяц сезона после двадцатого числа Анна и Анатолий Фомины всегда вместе идут на почту, причем женщина ради этого встает с постели, как бы ни была больна. Бедняги в такие дни ужасно взволнованы, держатся друг за дружку и едва могут говорить. На почте они получают до востребования некую бандероль и, почти счастливые, спешат домой. Мы полагаем, что в бандероли находятся доказательства того, что их дочь жива. Почему наш зубной врач сегодня вдруг решил проявить нежность к приемышу, мы не знаем, но едва ли это как-то связано с Платоном. И нечего тут домысливать, не имея фактов!

Он встал и заходил по комнате, печатая шаг, словно проверял на прочность скрипучий пол. Эдуард был раздосадован отповедью, но не хотел снова ссориться.

– Все же непонятно, зачем было похищать родную дочку Фоминых, – вслух произнес он. – Вот у Тани Милич тоже есть сводный брат, но никто на него не покушался.