Белая радуга

– Да. То есть нет, – ответила она. – Цыгане меня вырастили. А так я русская… наверное.

– Очень интересно. – Бровей у директора не было, вместо них – длинные морщинки над глазами, и сейчас они уползли туда, где раньше находилась линия волос. – И как такое получилось?

– Меня маленькую нашли в парке и забрали в семью, – пояснила девочка.

– Еще интереснее. И тебя что же, никто не искал? Впрочем, ладно! – Директор поднял ладонь. – Это отношения к делу не имеет. Проблема в другом. Ты, Злата Михай, живешь у нас всего месяц. Учишься отлично, поведение хорошее, претензий к тебе никаких нет. Однако за это время мне пришлось уволить трех человек – двух работников кухни и одного педагога, – после того как они вот в этом самом кабинете покаялись в некоторых, э-э-э, хищениях. А еще энное количество человек я простил и уговорил остаться, иначе сейчас уже торчал бы тут с воспитанниками один на один. Но живется мне теперь нелегко. Каково, по-твоему, общаться каждый день с людьми, зная их грешки против меня и этого места?

Злата пожала плечами, но Павел Олегович и не ждал от нее ответа.

– Уж лучше не знать, честное слово. Но назад ничего не воротишь, признания обратно в глотку не запихнешь. Ты не маленькая и понимаешь, что потребность людей сообщить о себе самое мерзкое нормой никак не назовешь. Да и среди ребят наблюдаются нестроения: вспышки агрессии, драки, ссоры. Это все, конечно, и раньше было, но все же не так, более естественным порядком, что ли. Так что мне пришлось копнуть глубже, чтобы понять, что происходит. И несколько раз всплыло твое имя, Злата Михай. А когда я, исповедуя очередного окаянца-покаянца, о тебе упоминал, он почему-то содрогался, словно я раскаленный прут прикладывал к его животу.

– При чем тут я? – прошептала Злата, уже понимая, что все потеряно.

Директору надо спросить напрямую, и она во всем признается, никуда не денется. Лучше бы тетушка Аннет ничего ей не объясняла насчет ее взгляда.

– Вот это я и хотел бы понять, – покивал ей директор. – Самому мысли об этом покоя не дают. Может, какой-то цыганский гипноз?

– Цыганского гипноза не существует! – запротестовала девочка.

– В самом деле?

– Ну да. Это просто… набор всяких фокусов и знание человеческой натуры.

Павел Олегович закивал еще активнее:

– Да, именно так я и полагал… до некоторого времени. Но то, что происходит сейчас в интернате, прости меня, ни в какие ворота не лезет.

Злата еще ниже опустила голову.

– И еще вопрос: почему я никак не могу дозвониться до твоей родственницы, той, что определила тебя сюда? – чуточку на повышенных тонах продолжал директор. Лицо его пошло бурыми пятнами. Он оторвал приклеенный на монитор стикер и промокнул им свою лысину, потом попытался наклеить обратно, но влажный розовый листик печально спланировал на пол. – Я хотел сперва все обговорить с ней, посоветоваться, возможно, попросить забрать тебя на время домой для ясности картины.

Злата снова пожала плечами. А что она могла ответить, если Аннет и ей отвечала только в первую неделю, а потом, похоже, заблокировала ее номер?

Директор, отвернувшись к окну, проделал несколько дыхательных упражнений и сказал уже спокойнее:

– Ладно, Злата, возвращайся на занятия. И, пожалуйста, найди способ связаться со своей тетей, попроси ее зайти ко мне.

Злата ничего не ответила, поскольку согласие было бы враньем – искать Аннет она не собиралась. Вскочила со стула и пошла к двери.

– Стой!

Она замерла, почему-то сразу догадавшись, что произойдет дальше.

– А ну-ка посмотри на меня! – скомандовал директор.

– Заче-ем? – простонала девочка, не поворачиваясь.

– Злата Михай! Я что, прошу тебя сделать что-то дурное, запрещенное законом? Просто повернись и погляди мне в глаза.

Она повернулась и глянула в его мутноватые лужицы глаз, а потом бросилась прочь из кабинета.

Через пять дней ее без всяких объяснений перевели в другой интернат на окраине Питера для детей с нарушением поведения. Еще через неделю она сбежала оттуда без вещей, как была, с разбитым и расцарапанным лицом. И с той поры редко где задерживалась надолго. Иногда по нескольку дней жила на улице, шарахаясь от каждой тени, прибиваясь на ночь к круглосуточным магазинам, где была хотя бы иллюзия безопасности. Буквально с каждым месяцем такая жизнь становилась все опаснее – по мере того, как расцветала ее необычная, чарующая красота.

Воровать Злата не могла, поэтому, когда случался голодный обморок в людном месте, ее доставляли в больницу, потом снова куда-нибудь определяли – ненадолго. В одном детском доме ей удалось продержаться три месяца – рекорд. Из последнего частного приюта ее под утро вывела на улицу и велела отправляться восвояси сама заведующая. Правда, дала с собой денег, бутерброды, даже смену белья.