Белая ворона

Тень усмехнулась над этим гордецом, который, впрочем, подтянулся на руках и закинул ногу ей на спину. Человек пытался укротить единорога! Парень выпрямился у неё на спине, сжал её бока коленями и ухватился руками за гриву. Проносящиеся мимо ветки били его по лицу, но он сидел крепко и не вздрагивал от боли. Тень замедлила бег, затем резко остановилась, опустив голову и подкинув задом. Парень чуть подался вперед от неожиданности, но продолжал сидеть. Тень встала на дыбы, высоко подняв голову, затем опустилась на передние ноги и отбила задними. Потом подскочила, изогнув спину, и стала извиваться между деревьями. Она чувствовала, как пальцы юноши судорожно вцепились в ее спутавшуюся гриву, как тело его подлетало вверх, и только чудо позволяло ему еще удерживаться на ее спине. Тень засмеялась диким и жестоким смехом. Она смеялась над человеческим страхом, который чувствовала каждой клеткой своего тела, она смеялась над неизмеримой гордыней и горячностью молодого духа. Она смеялась над попытками человека сидеть ровно и крепко. Она играла им, как игрушкой, не пытаясь всерьез его сбросить, даже сделала вид, что покорилась, и усмехнулась над внезапным его самодовольством и мгновенным страхом, когда снова понеслась вперед. Тень знала, что этот юноша считает единорога столь же легким в укрощении, как и обычную дикую лошадь. Она знала также, что, реши она всерьез скинуть его, он не продержался бы и двух секунд. Но ей было жаль его красоты, его цветущей молодости, и потому она доскакала до деревни и аккуратно высадила его в придорожный ров, полный зловонной, вонючей жидкости. Затем развернулась и умчалась в свое временное укрытие, чтобы немного отдохнуть и попытаться вырвать этот противный нож из раны.

ГЛАВА 10

Солнце садилось, заливая золотистыми лучами пестроодетые деревья. Бутоны осенних цветов уже закрывались и засыпали до следующего утра. Прохлада ночи потихоньку пробиралась между тронутыми золотом деревьями и свежим ветерком теребила старую осеннюю траву. В темнеющем воздухе порхал белый мотылек, исполняя какой-то странный и печальный, только ему ведомый танец. Он кружился на ветру, взмахивая невесомыми крылышками, то опускаясь к самой траве, то взмывая вверх и почти касаясь острого кончика рога молодого единорога, который лежал на боку, подогнув под себя тонкие передние ноги, и задумчиво наблюдал за полетом мотылька. Лучи заходящего солнца золотили лоснящуюся шерсть Тени, и резная рукоятка ножа, покрытая запекшейся кровью, что торчала из её шеи, казалась неестественной и грубой, словно бы прибывшей из другого мира. Единорог следила глазами за мотыльком, не поворачивая головы. Два дня прошло с того страшного момента… На сердце было тяжело.

– В жестокий мир ты бросила меня, судьба, – говорила она, обращаясь то ли к лесу, то ли к мотыльку, то ли к самой себе. – В страшный мир… За что? Какой глупый вопрос! Ведь я знаю, что на него не будет ответа…

Она легонько тряхнула головой, смахивая присевшего на кончик рога мотылька. Рог был полностью чист и сверкал своей чернотой, ни пятнышка не оставила на нем Тень. Боль, назойливо саднящая в шее, кольнула снова.

– Я не виню то бедное дитя, – продолжала она, – на ее месте я бы поступила точно так же. Но тот светлый юноша… Сколько храбрости и безрассудства надо, чтобы возомнить себя равным единорогу! Пусть даже моя шерсть, – она помолчала, – не такая, какою должна быть. Может, из-за нее я кажусь слабее? Но почему тогда птицы замолкают при моем приближении?

Она наблюдала за мотыльком. В голосе ее не было никаких эмоций, он был спокоен, как гладь океана в штиль. Голубые глаза ее следили за танцем бабочки, которая, казалась, не хотела покидать ее общества.

– Только ты, мотылек, не боишься меня, не прячешься и не бежишь… – Тень с мягким спокойствием посмотрела на танцующий лепесток с парой усиков и замолчала, понимая, что он потому и не бежит, что слишком глуп для этого.

– Блажен ты, мотылек, – сказала она немного погодя. – Твоя жизнь так ничтожна, так… прекрасно коротка! Ты не умеешь ни думать, ни рассуждать, ни грустить… Все твое бытие – это цепь взаимосвязанных рефлексов, и ты никогда не узнаешь, что значит тоска, печаль, каково это, когда болит сердце… А есть ли у тебя сердце? Ты ведь даже не поймешь, когда отдашь душу Небу… И ты не винишь себя ни в чем, просто танцуя здесь, в воздухе, и не скрываешься, не бежишь, не знаешь, что совсем скоро оборвется твоя жизнь… А как безумно, как самозабвенно летишь ты к свету! Надеешься найти утешение? Или поскорее окончить свой легкий танец? Или ты не знаешь, что свет, чаще всего, убивает, а любовь всегда так губительна… Помнишь ли ты свою мать, мотылек? Ведь она тоже погибла, правда? Нет, конечно, ты не помнишь и не грустишь… Ведь ты не умеешь грустить… Память мотылька! Что может быть мимолетнее? Только дыхание жизни… Блажен ты, мотылек… Блажен в том, что не осознаешь своего блаженства…