Бельгийский лабиринт

Если такие экспатрианты вступают в соприкосновение с бельгийцами, то часто это бывают франкофоны. Что бы они ни говорили о языковой ситуации Брюсселя, она была и остается искаженной и перекошенной. Кто не говорит на двух языках, тому лучше на эту тему не высказываться. Зарубежный журналист в Белфасте, который читает только протестантские газеты и разговаривает только с протестантами, будет искажать новости. То же самое в любом случае можно сказать и о католиках.

Однажды я слышал, как одна молодая немецкая еврократка заявила, что фламандское телевидение — Scheisse

(дерьмо). Я не вру, она действительно так выразилась. Я спросил, какую программу она имеет в виду. Она призналась, что вообще не смотрит фламандское телевидение.

Я знавал нидерландцев, которые после десяти лет пребывания в Брюсселе упрямо не хотели признавать, что в городе все таблички с названиями улиц на двух языках. Да, уже десятки лет все обозначения улиц двуязычные; впрочем, весь Брюссель официально двуязычный, сверху донизу — так предписывает конституция Бельгии, и мы скрупулезно ее придерживаемся. Недавно в самом центре еще висела табличка с двойным названием «Трёренберг — Трёренберг», одно для фламандцев, другое для франкофонов, но потом эту лингвистическую шутку устранили. Ну да, если иностранцы не хотят видеть очевидного, зачем тогда им прислушиваться?

А прислушиваться не так легко, как кажется. У брюссельцев выработалась привычка скрывать свой самый личный, интимный язык. Это их язык для дома, сада и церкви. На улице его не используют. Под столетним гнетом всемогущего французского, десятилетиями представительного и почитаемого, единственно допущенного в школы и коммунальные управы, у брюссельцев развилось чувство стыдливости. Собственный язык ничего не стоит. «Куда мне с моим фламандским в наших переулках?» — услышал я мальчишкой от одного брюссельца. Эта фраза как будто выжжена в моей памяти.

Напротив меня жили два пожилых фламандца, родные братья. Они без конца о чем-то судачили друг с другом на старинном языке. Но только не со мной. Ни на мой нидерландский, ни на брюссельский они не поддавались, но всегда очень вежливо отвечали: «Бонжур, месье, хорошая погода, не правда ли?». Короче, обычные поверхностные формулы, которыми сдабривается повседневное общение с соседями. Однажды мне привезли новые рамы для фасада. Их это заинтересовало, они стояли на ступеньках своего крыльца, смотрели на происходящее и отпускали комментарии. Когда я сам вышел посмотреть, как идут дела, один из них обратился ко мне: Schuun, menier, schuu werk («Красиво, сударь, красивая работа». После стольких лет! Я весь светился от благодарности. Наконец они меня признали! Наконец я получил право на подлинный язык!