Белладонна

Мир изменился. Ещё вчера навстречу шли просто люди. Люди – и всё. А сегодня «просто люди» перестали существовать. Появились мужчины и женщины. Первые не для меня, а вторые обрели глубинный смысл. Я бесстрастным роботом, радаром захватывал в поле зрения объекты и немедля подвергал анализу. «Обычных» женщин мой взгляд пропускал – не маньяк же я, в самом деле. Мне были нужны беременные. Вчера они были безразличны, а сегодня замечал каждую: рост, возраст, телосложение, цвет лица, отёки, походку, форму и размер живота… – как будто вооружился невидимым акушерским циркулем! Откуда-то свыше я знал срок для каждой из них. Купался в странном, неведомом ощущении: нет, ты не ускользнёшь от меня, не пройдёшь мимо. Мы обязательно встретимся, и день нашей встречи ты будешь с благоговением вспоминать до последнего вздоха – потому что придёшь ко мне одна, а когда уйдёшь, вас будет двое. Я вскоре забуду, как тебя зовут. А ты, – ты запомнишь меня навсегда: это я был с тобой в самый высокий момент твоей прекрасной жизни! Именно я, господи!

За размышлениями я не заметил, как из-за поворота мне навстречу выехала наша общага. Входная дверь тамбура распахнута настежь, на крыльце никого. Сквозняк устраивают, жарко. Морщинистая бабуля, сидящая в пенале на входе – как уродец в банке в институтском анатомическом музее, – пялясь воспалёнными красными слезящимися глазёнками, тормознула властно и бесцеремонно:

– Ты куда, молодой человек?

– Я… я из пятьдесят второй, мы на практику приехали.

– На практику, говоришь? А где доку́мент на заселение?

М-да, я попал. Позавчерашней Бастинде всё было до лампы, даже когда мы не раз и не два тёмной ночью шастали мимо бухие в сиську – и с Артуром, и без. А эта какая-то… гиперактивная. Доку́мента у меня не было. Наверняка у Машуни есть все бумаги. Но ведь до неё на четвёртом ещё надо как-то добраться, – а уж эта мегера мне, точно, ни пяди общажной земли не сдаст. На лестнице послышались быстрые шаги, мгновение спустя я увидел Толяна.

– Доброе утро, баб Клава! – пропел Толяныч.

– Доброе-доброе… – проворчала старая карга.

– Это Миша Дёмин, они втроём в пятьдесят второй, на практику в больницу приехали, доктора.

– А ты ничего не путаешь? – старуха оценивающим взглядом окинула мою, очевидно, по её мнению, недостаточно презентабельную для доктора, фигуру.

– Нет, баб Клава!

– Нет, баб Клава! – эхом зарефренил я вслед за Толяном.

– Ну, тогда чё… тогда проходи, давай…

Я пожал Толяну лапу.

– …давай, не задерживайся в проходе! – прокаркала окаянная бабка мне вслед.

– В заднем проходе! – тихохонько прыснул Джинни.

– Я акушер, а не проктолог! – гордо парировал я очередную неудачную потустороннюю шутку.

Лёшка с Юркой восседали за покосившимся столом. В качестве ортопедической коррекции нарушений столово́й осанки под одну ножку был заботливо подсунут деревянный брусок. На столе громоздились алюминиевый чайник с кипятком, – судя по виду, времён гражданской войны, – и пузатый, весь в намалёванных розочках, фарфоровый заварняк. Дразня слюнные железы, пахло цейлонским. Но не это поразило меня, – прямо посреди стола, на мокрой марлевой тряпке возлежала увесистая четверть головки свежайшего ноздреватого «российского» сыра. По соседству с сыром притулилась открытая пачка масла, а весь стол был усыпан крошевом от недавно порезанного толстыми ломтями ещё тёплого белого хлеба.

– Не, ну н-надо! – присвистнул я. – Не было ни гроша, да вдруг алтын! Откуда дровишки?

– За бабки, вестимо, – прошамкал с туго набитым ртом Лёшка; наконец, прожевав, членораздельно закончил, – Лось телефон директора центрального гастронома сосватал. Теперь проблем не будет.

– Ага, – насмешливо протянул Юрка, – проблем нет, когда деньги есть. А с деньгами у нас пока если не швах, то уже близко.

– Коро-о-ову заведем, молочко попивать бу-у-удем… – Котом Матроскиным промурлыкал Лёшка.

Я не сдержался:

– Лёх, да где тебе корову! Тебе бы с тёлками разобраться!

Лёшка взглянул на меня словно инженю из «Небесных ласточек»; потупив взор, отвернулся, прошептал обиженно:

– Про-о-о-ти-и-и-вный, фу-у-у, как тебе не стыдно…

Юрка, забулькав, чуть не навернулся со стула с куском сыра во рту.

– В лесу настал голодный год; ворона, ёбаная в рот, у хахаля кусочек сыра спизданула… – начал декламацию Джинни. Тут уже заржал я.

– Садись, наворачивай, дежурант! – Лёшка пинком подвинул ко мне стул. – А то ведь сожрём всё, пока ты клювом щёлкаешь!

Минуты две сосредоточенно ели-жевали молча.

– У вас сегодня чего? – спросил я.

– У Лося на шабад сутки. Сказал, поутряни нам делать нечего, а часам к одиннадцати – чтоб подошли. Так что мы скоро сваливаем до завтрашнего утра. – Юрка налил себе ещё заварки.

– Да-а-а, – расстроился я, – попали мы в противофазу.

– А у тебя как?

– Нормально. В ночном был, с Таловой. Это жена Берзина.

– Жена? – ухмыльнулся Юрастый.

– Ну да, жена, замзав роддомом. А Берзин – зав.

– Эт-та мы знаем, – гадкая ухмылка не покидала Юркиного лица. – Только она не жена.

– А кто? – не понял я.

– Пэ-пэ-жэ.

– Что?

– Пэ-пэ-жэ. Походная полевая жена.

– А тебе откуда известно?