Белладонна

– Да дырёнка-то крошечная, все про всех знают. Сдали вчера в отделении постовые девки…

– А что там за история? – спросил Лёшка.

– История как история, – ответил Юрка. – С географией. Берзин сам из Красноярска. У него там жена, дети. Отделение своё было, практика частная нехилая. Только вот хо́дя он знатный. Какую-то там высоко подвешенную дамочку на четыре кости поставил, а у той муж начальник был, видать. Муж ему рогами-то палок в колёса насовал. Кислород перекрыл. А Берзин нажрался, да не стерпел, рожу мужу поправил. Ну, его выпиздили отовсюду. Он сюда и приехал.

– А Талова тут причём? – стало доходить до меня.

– А Талова твоя у него ординатором была. Когда Берзина из Кырска выставили, его здешний главврач приютил, они в институте вместе учились, кирюхи. Он сюда сбежал, а Талова за ним следом. Декабристка. – Юрка замолк. Так вот оно в чём дело, – стала складываться у меня картинка.

– А дети у них есть? – спросил я.

– Какие дети… ты о чём!.. И так на ниточке всё подвешено.

Я молча пережевывал толстый бутерброд. Пэ-пэ-жэ, говоришь. Ни Лёшка, ни Юрка не знали: я родился у такой же декабристки, поехавшей из Ленинграда, от освещённого асфальтированного Невского и премьер в БДТ за своим непутёвым инженером Дёминым на край света, в казахскую промёрзлую степь. Там я и родился, с прочерком вместо папы в свидетельстве. Чтоб отдать меня в школу на отцовской фамилии, знакомый отца, нотариус, подделал копию свидетельства о рождении. И лишь когда мне стукнуло четырнадцать, отец развёлся с «бумажной» женой, женился на матери и официально меня… усыновил. Мне выдали новое свидетельство. Там отец уже присутствовал, но на второй странице разворота стоял жирный штамп «повторное», который понимающие люди замечали ещё до того, как собирались прочитать в свидетельстве мою фамилию.

– Тебе сигарет оставить? – заботливо поинтересовался Лёшка.

– Вам на дежурстве нужнее. Схожу, если что. Или, вон, Толяна сгоняю.

– Ладно, Михалыч, не скучай. Давай петушка…

Я закрыл за мужиками дверь, скинул штаны с майкой и с размаху плюхнулся в койку.

– А зиппер флай-флай-флай, герла мне «ай-ай-ай»!15 – долетел с лестницы удаляющийся мелодичный Лёшкин баритон.

Пэ-пэ-жэ. Натала-Тала – пэ-пэ-жэ. Женщина, за полногтя которой жизни не жалко – пэ-пэ-жэ?!

Глава 3

…Тала, опёршись о подоконник, стояла у открытого окна. Не в халате, почему-то в синем ситцевом платье. Я лежал, не смея пошевелиться. Повернулась. Какая ты ослепительная! Сделала три шага – раз, два, три – от окна к кровати, присела на краешек, обвила меня. Твёрдые коричневые соски обожгли мне кожу даже через ситец. В ноги вступила судорога.

– На-та-а-а-ла-а-а…

Прикоснулась губами к моим, я почему-то размежил веки: прямо в меня бьют бездонные прожектора. Но не зелёные, – чёрные.

– Проснулся? Просну-у-у-улса-а-а… – мелодично пропела Конфета, кончиком языка жаля мою шею. Меня ударил крупный озноб. Я снова закрыл глаза.

– Ты голову-то свою – отпусти. Она тебе сейчас без надобности, – по-дружески присоветовал Джинни.

– Я мигом, – прошептала Конфета. Щёлкнули два оборота дверного замка, зашелестели по линолеуму лёгкие девчоночьи ступни. Между её сосками и моей кожей не стало ситца. Не открывая глаз, я подхватил её, лёгкую, беззащитную перед моим натиском, податливую, и рывком перевернул на спину…

…По белому в мелких трещинках потолку паслись солнечные зайчики. Её острое шоколадное плечо утыкалось прямо в мои губы.

– Если бы ты была эскимо, я бы укусил.

– Да кусай, не жалко. Отравишься! – она резко оттолкнулась; села, прислонившись спиной к стене, острыми ножницами забросив стройные щиколотки мне на грудь.

– Конфета, как тебя зовут?

– Так же как и тебя.

– Э-э-э… это как?

– Микаэла. Тот, кто ляжет между нами, может загадывать желание. Обязательно сбудется!

– Так я и пустил тут кого-то! Сам буду загадывать! – с напускной строгостью огрызнулся я. – Конфета, а ты откуда такая?

– Какая?

– Шоколадная!

– Мать говорит, отец был из Занзибара…

– If you need a little rest, I advise you for the best, take a plane and be my guest, Zanzibar, Zanzibar, Zanzibar, is not far…16 – красоткой Сандрой из «Арабесок» заголосил Джинни; мне исполнение определённо понравилось.

– …они с матерью вместе в Москве в «лумумбарии»17 учились.

– А потом что?

– А потом – шапито. Папаня растворился, мать со мной в животе обратно в Иваново. Так что вместо папы у меня одна фотка, материны сопливые воспоминания и прочерк.

– В свидетельстве?

– Какой догадливый…

Она соскочила с кровати.

– Бо-о-о-же, ну кака-а-ая фигура!.. – зацокал язычком Джинн. Я же был на нуле, и его восторги не произвели на меня впечатления. – Ибо всякий зверь после соития печален… – вздохнул он.

– Ты есть хочешь? – Конфета уже влезла в трусики и, вихляясь, натягивала через голову приталенный сарафан.

– Есть – нет. Жрать – да.

– Мужчина! Тогда пошли.

Конфета предусмотрительно отправила меня вниз по лестнице первым. Старая сколопендра так и сидела в своём спиртовом стакане. Интересно, хоть поссать-то она отходит?!

– Куда мы?

– Увидишь. Ну, вообще-то ко мне на работу. На одну из работ.

– А их несколько?