Белладонна

– Наша следующая песня имеет давнюю историю. Написанная в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году солистом «Флитвуд Мэк» Питером Грином, она получила второе рождение благодаря прекрасному американцу с мексиканскими корнями – Карлосу Сантане… – зал, не дослушав, заорал… – итак, «Блэк мэджик вуман»18! Медляк! Дамы приглашают кавалеров!

– Кавалер! – крикнула мне в ухо Конфета, – ну-ка не отлынивать!

– Микки, – проорал я, – а что у него на тельняшке?

– Медаль «За отвагу»! Афганская!

Следом зарядили «Хауз оф зе райзинг сан»19 в версии «Санты Эсмеральды». И тут из Конфеты полез тот самый настоящий дикий Занзибар. Покачивая крутыми бёдрами, она летала по площадке, задевая толкущиеся пары и отрывающихся одиночек. Несколько раз её пытались схватить за руки смурного вида парни, – но я был неподалёку, и пресекал попытки, оттесняя от неё придурков не особо широкой, но вполне себе прямой спиной. К концу песни ко мне подгрёб один из них:

– Пойдём, выйдем.

Я прикинул – пятеро на одного. Неслабо. Убить не убьют, больно рожи дегенеративные, не умеют, поди, ничего, но проблем доставят. Тем более, если я махну как-то не так и кого-то из них не так уроню, добавятся проблемы другого рода – с ментами.

Конфета исчезла. Я повернулся влево-вправо – её нигде не было. Спустя несколько мгновений я увидел её – она пробиралась к нам через толпу, а за ней, в кильватере, поспешали двое оперотрядовцев. Но они не пригодились.

В зал решительно вошли трое и направились к сцене. Двоих я не знал, а третьим был Артур. Я оказался как раз на их пути. На автомате я протянул Артуру руку. Он недоумённо взглянул, узнал, остановился, молча пожал протянутую руку, – а потом железным хватом притянул к себе, коротко обнял, хлопнул по спине и пошёл на сцену. Там коротко обменялся парой фраз с диджеем-«афганцем». Тот что-то сказал товарищу, товарищ кивнул. «Афганец» вышел из-за пультов и вместе с Артуром и его спутниками покинул зал. Я обернулся в поисках жаждавших моей крови местных: безрезультатно. Они куда-то растворились – как и не было.

Тёмными аллеями, раз за разом замирая для долгих поцелуев, мы возвращались в общежитие.

– Ну, ты и выступил… – мурлыкнула Конфета. – Упасть и не встать.

– Ты о чём? – не понял я.

– Не знала, что ты с ним знаком.

– Ты про Артура?

– Да.

– Позавчера познакомились. Он к нам заходил, Толяна искал. – Про разгульное продолжение знакомства я из приличия решил умолчать.

– Теперь ты тут на особом положении, – прижалась ко мне Конфета. – Можешь хоть возле твоего любимого каменного истукана средь бела дня срать сесть. Никто не тронет.

– Почему?

– А потому что слухи распространяются быстрее звука. Завтра весь город знать будет, что ты неприкосновенный.

– Почему?

– Потому что Артур – из «серьёзных».

– Это кто такие?

– Да город они держат, Миш.

* * *

Утро началось в половине седьмого дробным топотом копыт диких мустангов.

– Что? – оторвал я голову от подушки.

Конфета фейерверочной шутихой носилась по комнате – одновременно красясь, прихлёбывая растворимый кофе, жуя рогалик, гладя платье, причёсываясь и одеваясь.

– Я убегаю!

– Куда?

– Съезжу к маме.

– В Иваново?

Тут же сотни две километров с лишним, это если на машине, а если по железке, так вариантов нет – только через Москву. Все триста с хвостиком, а то и четыреста набежит, прикинул я.

– Нет, ой… – она запнулась – …я же забыла тебе сказать! Мама сто лет как не живёт в Иваново. Она тут недалеко, на электричке чуть больше часа.

– Ну и дела… – протянул я.

– Мамочка восемь лет назад вышла замуж. У меня теперь два младших брата, близнецы.

– Понятно.

– Что тебе понятно? – Конфета, одетая, накрашенная, вкусно пахнущая кофе и рогаликом, плюхнулась на кровать, облокотившись на меня как на спинку кресла.

– Понятно, что я сегодня один. Ничей, – тихо вздохнул я. – Ты к вечеру вернёшься?

– Вечером я работаю. – Увидев мою гримасу, обняла за шею. – Ну, не плачь, не плачь! Я сразу же после работы, в полдвенадцатого, немедля – сюда. Ага? Ну… на крайняк, в двенадцать! Как штык! – вскочила, с высоты высоченных венгерских шпилек и длиннющих занзибарских ног согнулась пополам, поцеловала в губы.

– Будешь уходить, просто захлопни! И помаду мою сотри!

– Я её съем! – запальчиво крикнул я вслед. – А ночью съем и тебя!

Пощёчиной захлопнулась дверь, гильотиной щёлкнул замок. Вот и остались мы вдвоём: недопитая кружка и я, верно хранящие алый неповторимый аромат её губ.

* * *

Я вынес себя в коридор и понуро побрёл в пятьдесят вторую. Там гулко, пусто и грустно – мужики ещё не вернулись. Сел за стол, развернул высохшую марлю, скрывавшую скудные остатки некогда сырной четвертушки. Сыр слегка вспотел, но был ещё в кондиции. Съел кусок со вчерашним хлебом. Из горла́ запил тепловатой противной водой из чайника. Встал и вышел вон.