«Белое дело». Генерал Корнилов

Тем не менее корниловские заговорщики и путчисты имели основания рассчитывать, что в случае успеха кадеты окажутся на их стороне и помогут им политически организоваться. Они знали: воспользоваться плодами переворота кадеты не откажутся. И были правы. Уже в эмиграции на одном из заседаний членов ЦК кадетской партии в Париже Милюков признал, что «корниловской попытке переворота» кадеты «сознательно шли навстречу…»

Корнилов круто взялся за дело, отодвинув стратегию на задний план. Уже через неделю после прибытия в Ставку, на совещании некоторых ставочных генералов и приехавших в Могилев министров Временного правительства П. Юренева и А. Пешехонова, он прямо заявил, что для поднятия боеспособности необходимы не одна, а три армии: «армия в окопах… армия в тылу и армия железнодорожников». Все три армии, напористо говорил Корнилов, должны быть подчинены «железной дисциплине», которая установлена для армии, держащей фронт. Основой дисциплины должно было стать решительное применение смертной казни нс только к «мятежникам» или «неповинующимся», но и к «агитаторам», что давало возможность обрушить жестокие репрессии на любого «политически неблагонадежного».

Надо сказать, что нее это не представляло собой исключительно творчества одного Корнилова. Сходные или подобные предложения ранее высказывали и другие генералы, в том числе М. Алексеев и А. Брусилов. Но («корниловская программа» — программа милитаризации всей страны — была, пожалуй, наиболее систематизированной и последовательной. Ясно, что ее осуществление предполагало решительное устранение всех революционных и демократических организаций, возникших в результате свержения царизма и дальнейших завоеваний революции. Ясно также, что, открыто выступая с такой программой, Корнилов решительно выходил за рамки своей военной, стратегической компетенции (очерченной его статусом Верховного главнокомандующего) и столь же решительно вторгался в «неположенную» ему политическую сферу. Словом, Корнилов формулировал не столько военную, сколько политическую программу.

Подробную разработку ее «военной части» он поручил ставочным генералам: начальнику штаба Ставки А. Лукомскому и генерал-квартирмейстеру Плющик-Плющевскому, а «гражданской» — «тыловым специалистам». Попятно, что эта «гражданская часть» должна была пройти прежде всего через руки управляющего военным министерством Б. Савинкова и «комиссарверха» М. Филоненко, представлявших перед военными Временное правительство и ого главу — Керенского. Соответствующий доклад был подготовлен в Ставке необычайно быстро, в какие-нибудь 2–3 дня. С ним Корнилов предполагал в начале августа выехать в Петроград для окончательной «утряски» и представления Временному правительству.

Выступление Корнилова со своей «военно-политической программой» не могло не встревожить министров, присутствовавших на совещании в Ставке, и, конечно, Керенского: фактически оно продолжало и поднимало на новую ступень ту «ультимативную линию», которую Корнилов повел по отношению к Временному правительству с момента своего пребывания на посту командующего Юго-Западным фронтом. От безапелляционного требования немедленного введения смертной казни на фронте и в тылу (в начале июля) через заносчивую декларацию о своей ответственности только перед собственной совестью (в середине июля) Корнилов теперь (в конце июля — начале августа) перешел к откровенно политическим претензиям общегосударственного характера, поскольку эти претензии предполагали резкую перемену правительственной политики. Керенский, по-видимому, все более утверждался в мысли, что «ультимативная линия» поведения Корнилова объясняется не только особенностями его «зарывчатого» характера, но что в ней имеется определенный политический расчет — на активизацию сил, стоявших правее правительства и уже смотревших на Верховного как на своего потенциального лидера, «вождя».

Нет сомнения, что за Корниловым и его окружением в Ставке с самого начала было установлено наблюдение. Главную роль должны были играть верный подручный Савинкова «комиссарверх» М. Филоненко и его небольшой штат, находившиеся в Ставке. Трудно сказать, удалось ли им действительно напасть на какой-то след заговорщиков, или настороженный, подозрительный Филоненко стал жертвой своей подозрительности. Так или иначе, в Петроград (к Савинкову, а через него, по-видимому, и к Керенскому) поступали не очень ясные, по тревожные сведения о каких-то секретных разговорах в Ставке и в офицерском «союзе», о малопонятных передвижениях войск в направлении к Могилеву, о подозрительном поведении начальника штаба А. Лукомского, начальника военных сообщений Ставки генерала Тихменева и т. п.