Белое движение. Том 1

В то же время Келлер фактически самоустраняется от активной борьбы не только за реставрацию монархии или освобождение Монарха (хотя после того, как Царская Семья была взята под стражу, об Их подлинном положении двух мнений больше быть не могло), но и за поддержание боеспособности воюющей Армии, за предотвращение хаоса и анархии, – от борьбы, которую, начав со вполне лояльных актов, собирались повести другие военачальники. «Думаю, что для многих лиц, которые не считали присягу простой формальностью – далеко не одних монархистов – это, во всяком случае, была большая внутренняя драма, тяжело переживаемая; это была тяжелая жертва, приносимая во спасение Родины и для сохранения армии…» – рассуждает Деникин; но жертва не означала полного подчинения развитию событий, согласия безвольно плыть по течению.

Мысль о том, что вооруженные силы в лице старших начальников должны сказать свое веское слово и переломить ситуацию, очевидно, носилась тогда в воздухе. Так, на Румынском фронте неофициальное совещание нескольких кавалерийских начальников запланировало на день принятия присяги «обращение от лица всей собранной в Бессарабии конницы к временному правительству с адресом, побуждающим его к более энергичному проявлению своей воли». «Рекомендация», за которой стояло несколько десятков тысяч клинков, еще верных своим командирам, приобретала дополнительный вес в случае единства самих командиров и присутствия среди них такого авторитетного для всей русской конницы полководца, как граф Келлер. Ходили даже слухи о том, что конный корпус Келлера «должен был занять Одессу, чтобы поддержать монархическое движение в Подольи и на Волыни» (план примерно такой же военной демонстрации приписывали адмиралу А. В. Колчаку, возглавлявшему Черноморский флот). Остановить разрушение Армии и государства нужно было любыми средствами, что особенно хорошо понимали те военачальники, которые так или иначе уже соприкоснулись с новыми порядками, больше всего походившими на беспорядок. Таким был начальник 12-й кавалерийской дивизии генерал барон Г. К. Маннергейм, в дни Февральского мятежа оказавшийся в Петрограде и имевший возможность познакомиться с буйством революционной толпы. Именно Маннергейма и направили к Келлеру его единомышленники, стремившиеся сохранить Армию (и получившие за это от сегодняшнего монархиствующего автора клеймо «предателей»).

Разговор двух генералов состоялся, по свидетельству офицера, сопровождавшего Маннергейма, «16 или 17 марта» в Штабе III-го конного корпуса, разместившемся в городе Оргееве. «Штаб корпуса – скромный одноэтажный домик, обвеянный какой-то грустью, – рассказывает очевидец. – Тихо говорящие и бесшумно двигающиеся люди. Впечатление такое, точно в доме кто-то тяжело болен».

«Все убеждения генерала Маннергейма пожертвовать личными политическими верованиями для блага армии пропали втуне, –

продолжает тот же автор со слов самого барона. – Граф Келлер, по-видимому, к тому времени уже окончательно решил, где его долг. Зато он вполне успокоил барона Маннергейма, уверив его, что воздействие на волю войск никогда не входило в его, графа Келлера, расчеты. Он заявил, что и не подумает удерживать свои войска от принятия присяги. Тогда барон Маннергейм спросил, не повлияет ли на войска уже самый факт личного отказа от присяги графа Келлера. Этот последний ответил, что по его мнению полки 1-й Донской дивизии все равно присягать не станут, полки 10-й кавалерийской дивизии не присягнут только в том случае, если он, Келлер, окажет на них воздействие в этом смысле, относительно же 1-й Терской дивизии он ничего сказать не может.

Как показали последующие события, когда все части 3-го конного корпуса без всяких затруднений присягнули, генерал граф Келлер тоже жил в мире иллюзий и уже не знал истинных настроений своих войск.