Белые лошади

Ну, довольно! Где твоя воля к победе!

Решительно и даже бодро вскочив на ноги, Надежда отбежала чуток назад, глазами вымеряя нужный разбег. И как всегда, когда прыгала с вышки, сосредоточилась и легко, воздушно помчалась к победе…

Переполох и крики речных стрижей, гнёзда которых испещряли отвесную стену обрыва, и привлекли внимание Михи. Уж очень сильно кричали, стрижи-то, и плеснуло сильно – грузно так. Странно, ему казалось, что он задремал…

Миха вскочил на ноги, оглянулся на остальных двоих парней. Цыгане сюда часто водили лошадей в ночное.

– Там кто-то прыгнул! – крикнул старший брат Николай, тоже поднявшись на ноги. – Не упал. Прыгнул!

Миха подбежал к ближайшей лошади и вскочил на неё (это Майка была, лошадь его брата Цагара), и погнал к воде. Светало, и ниже по течению он ясно увидел, как в блескучей от луны речной волне кого-то несёт и крутит; как исчезает человек в воде и появляется вновь… Течение здесь было быстрым, водовороты могли и мель нанести, так что тот, кто прыгнул, мог и разбиться. Скорее всего, он уже мёртв, но – человек же, надо вытащить. Миха направил Майку в воду и поплыл, крича что-то братьям по-цыгански. Николай тоже вскочил на лошадь и пустил её по берегу.

Девушку (Миха видел только длинные волосы, залепляющие лицо) несло и несло вниз очень быстро, нагнать её удалось минут через пять, только у «Текмашдетали». Он дождался, когда её вновь вынесет на поверхность, наклонился, схватил за волосы, накрутил мокрый их жгут на руку и, перехватив под мышками тело, стал тащить – ох и тяжёлая оказалась! – вытащил, перебросил животом поперёк лошади – может, проблюётся? – и повернул к берегу. Майка, умница, терпеливо и надёжно плыла под двойным грузом: девушка была то ли без сознания, то ли уже без жизни.

Выгреб Миха на берег у рощицы под Фатьяновской поляной, где его Николай и нагнал. Это было в самый раз: молодёжь здесь ночами гуляет, всегда кто-то на гитаре бренчит, всегда – люди. Есть кого послать к телефону-автомату вызвать «скорую»…

* * *

В самых страшных снах потом её преследовали эти звуки: мерзкий свист падения и заполошный крик вспугнутых стрижей. Она помнила чёрные отверстия их гнёзд, будто кто бутылкой провертел дыры в глинистом скосе обрыва. Неужели за две-три секунды, пока летела, это могло отпечататься в сознании?

Удара она не поняла, и после удара уже ничего о себе не знала, но видела, как внизу в реке кого-то безжалостно крутит течение; видела, как в рассветном небе гаснут огоньки звёзд, как на спине белой лошади переплывает реку парнишка, правой рукой придерживая безвольный куль, переброшенный поперёк лошадиной спины, со свисающими в воду густыми тёмными волосами…

Потом картины нижней жизни стали меркнуть и проявлялись как фотоснимки: возникая частями, осколками предметов и лиц, слов и целых фраз. Она видела зал, залитый белым светом ламп, двух мужчин и девушку. Все – в масках, в белых халатах… очень странные. Подумала: «законопаченные». Они возились над простёртым внизу чьим-то телом, будто – очень похоже – мясники разделывали тушу. И один из них отрывисто проговорил: «Без шансов…» Потом всё высилось, крутилось… длилось-улетало-таяло… Но упорно возвращалось в тот же зал. Пожилой в маске – у него была такая аккуратная лысина, как стрижиное гнездо в глинистом обрыве, – вдруг поднял голову и сказал девушке:

«А Ашотыч ушёл? Ну-ка, беги, кликни, может, ещё здесь…»

И та выскочила за дверь, сорвала маску и побежала куда-то, крича тонким смешным голоском:

«Степанашотыи-ич! Степанашоты-и-ич!!!»