Белые лошади

Глава 2

Открытая книга

– Послушайте, Надежда, не стоит ли сообщить кому-то, что вы… э-э-э… здесь, у нас?

– Нет, – тихо ответила она.

– В смысле, что… у вас нет родственников?

– Нет. – Очень тихо.

– Ну-у… вы же где-то… жили? С кем-то. Вы – школьница? Студентка?

Она молчала… И в этот день больше не произнесла ни слова.

Корпуса клиники были разбросаны по огромной территории и отделены друг от друга массивами сосен, и потому из окна любой палаты больные видели красноватые стволы прекрасных старых деревьев, а терпкий смолистый дух соснового бора проникал в любое помещение сквозь приоткрытые форточки.

Корпус, куда поместили Надежду – самый дальний, окружённый лесом, – предназначался для начальства и тяжёлых больных.

Заведующего хирургическим отделением звали Степан Ашотович.

Лысоватый, плотный, среднего, с натяжечкой, роста, с голубоватым от неугомонной щетины лицом, – был «Ашотыч» горячо и восторженно любим всем персоналом, от коллег до последней санитарки. Когда впервые вошёл в палату и заговорил с Надеждой, она узнала этот голос с лёгким акцентом – тот, что окликнул её после смерти: «Кажется, мы живы?» – будто вместе они летели мимо круглых стрижиных гнёзд в глинистой стене обрыва, вместе колотились меж валунами в реке, а затем вместе выползали куда-то к белому потолку, струившемуся над ней длинной дорогой…

У доктора были тёмно-карие сумрачные глаза и волшебные руки. Он присаживался на койку, брал её вялые руки в свои, всегда горячие, нащупывал какие-то точки, сосредоточенно давил. Это было больно, но зато потом сразу становилось как-то свободней дышать, и немного стихал колокол в затылке, и кровь быстрее бежала по телу.

Она смотрела на эти руки и равнодушно думала: вот они копались во мне, сшивали мои печень-селезёнку… или что там ещё…

– Я останусь… калекой? – почти утвердительно произнесла она. Собственные слова били изнутри молоточками в уши. Голова кружилась, плыла, и кто-то неутомимый там, внутри, исполнял на барабанах громкую пьесу. Но за ночь – а это была первая ночь наедине с собой – Надежда пробежалась по лабиринтам своего «сотрясённого» мозга и уже знала: ничего её мозг не растерял, она помнит даже параграфы из учебника физики за восьмой класс.

Первый нормальный разговор со Степаном Ашотовичем: она отвечала на некоторые его вопросы, а он быстро, спокойно и исчерпывающе отвечал на её. Слова из неё выползали медленно и трудно, выдавливались, как тесто сквозь игольное ушко; глухое эхо вибрировало в голове после каждого произнесённого слова, будто она переводила с чужого голоса.

– Калекой? Нет, Надежда, – просто ответил Степан Ашотович. – Надеюсь, вы даже хромать не будете… со временем. Мы постарались на совесть склепать ваши кости. Но у вас перелом лодыжки и костей таза, так называемый: «open-book pelvic fracture», «перелом открытой книги».

– Смешное… название… – пробормотала она под грохот барабанов.

– Именно… и большая кровопотеря… и, в общем, были ещё кое-какие проблемы… Пришлось мне поработать. Я даже пропустил кукольный театр, давно обещанный сыну, «Али-Бабу и сорок разбойников». Так что с вас должок. И вот ещё что… – он посмотрел ей прямо в глаза своими прекрасными шоколадными, как у лошади, глазами и дружески улыбнулся:

– Надеюсь, вы поимеете уважение к моей работе и не пустите её под очередной откос.

Взгляд был мягким, даже просящим, а лицо – из-за постоянной щетины – мрачноватым. Да ты и сам: Али-Баба и сорок разбойников…

На другой день он принёс апельсин. Присел на койку – от него приятно пахло каким-то суховатым мужским одеколоном, – надрезал ножичком вертикальные линии на шкурке и ловко принялся раздевать плод, раскрывая по кругу аккуратные лепестки. Образовался цветок, внутри которого сидел ватный шар апельсина.

Дразнящий цитрусовый аромат разлился в палате, и Надежда удивилась, что не утратила способности чуять запахи, видеть оранжевый солнечный цвет и даже испытывать желание ощутить во рту кисловато-сладкий сок. Таким же точным движением Степан Ашотович вынул из шара дольку, медленно поднёс к губам Надежды и терпеливо ждал, когда они раскроются. Вкус тоже оказался оранжевый, восхитительный, нежный… и тоже – впервые после смерти. Она жевала кисловатую мякоть, а Степан Ашотович педантично и невозмутимо опускал в её рот апельсиновые дольки одну за другой, наполняя палату запахом цитрусовых рощ…

…какими потом она любовалась в окрестностях Сорренто, куда три года подряд вывозила оздоровлять на зимние каникулы Лёшика, очень склонного к простудам. И удивлялась, вспоминая: как это одиночные дольки апельсина в больничной палате могли благоухать сильнее, чем целая роща на склоне горы?

* * *