– Нет уж, пожалуйста, выдели хотя бы денёк! – раздражённо воскликнула сестра. – Тут есть непонятные вещи. Не знаю: выбрасывать их? Коробка какая-то… помнишь, ещё той старухи смешной, дирижёрки? И этот твой английский рожок…
Неожиданно для себя он крикнул:
– Не смей трогать! Оставь. Я приеду…
Позвонил другу Лёвке, договорился о подмене на «скорой», перенёс пару встреч, отпросился у препода по химии… В общем, выкрутил для поездки целых три дня.
Ещё в поезде он решил, что коробку «по заказу Его Величества Наполеона» передаст в музей, а вот пачку листов из-за плюшевой обивки оставит себе – всё ж таки память. Может, и прочитает когда-то, одолеет и бледный шрифт машинки Веры Самойловны, и тот дореволюционный бегучий, почти выцветший почерк на жёлтых листах. Да и могилы надо бы навестить, хотя сейчас, в марте, ничего там особо не сделаешь, всё под снегом…
Он суетливо толковал сам с собой о разных неотложных делах и заботах, с завершением которых намеревался распроститься с домом, с Вязниками, с детством и юностью. При этом даже мельком – ни мысленно, ни шёпотом – не произносил любимого имени. Просто знал, что она жива, – если уж он пока жив.
Ни с кем из друзей-приятелей не собирался встречаться, но – так уж получилось, – едва вышел из вагона, нос к носу столкнулся с Цагаром. И тот ужасно обрадовался, и даже не упрекнул: мол, как же ты не предупредил! Пришлось сделать вид, что их встреча непременно подразумевалась.
Цагар провожал дядьку куда-то в Краснодар, принялся подробно объяснять: они сейчас затевали семейный бизнес с лошадьми. Цагар поправился, заматерел и будто даже ещё вырос.
– Так неуж не выпьем?! – повторял с обидой, хлопая Стаха по спине, – Зазнался ты, мартышка
И они перешли через мост – там, на фабричной стороне посёлка была пивнушка, где пиво продавали с нагрузкой: заветренный бутерброд с листиком слёзно-картонного сыра, – и засели с кружками.
Цагар с гордостью доложил, что женился, жена – русская, Полина, украл её по цыганскому обычаю – тесть с тёщей даже в милицию заявляли. А потом – ничего, притихли. Сейчас знаешь какое время – половина населения на цыган работает. Старшой наш, барон, значит, умер… то-сё, время покатило такое смурное. Другого старшого не выбрали… Цыгане теперь – каждый за себя. А он, Цагар, встал на ноги, получил квартиру от конторы Заготзерно и обменял её на дом в Поповке… Чем занимаемся? Лошадок разводим… Майку помнишь? Со мной, со мной, красавица. Полина сильно помогает, молодец, но сейчас ей не до того. Вот скоро крёстным будешь. Будешь?! Приедешь из своего Питера моего сына крестить, а?!
Вообще, Стах был ошарашен изменениями ландшафта его детства: водонапорную башню, краснокирпичный незыблемый замок его детских игр, порушили, фонтан «Три щуки», батино детище, снесли, в парке и Комзяках подлесок поднялся в человеческий рост, и никто его не расчищал…
Цагар обронил, – мол, города не узнаешь: фабрики гонят брезент вместо тонких полотен, всё обшарпано, дома обветшали. Один только Музей песни, памяти поэта Фатьянова, торчит на центральной площади, как нарядный жених среди пьяных гостей… А из краеведческого музея – ты читал в газетах? – украли семь картин! Директор, как доложили ему, прямо там, на месте, инфаркт и схлопотал…
Они бы так и сидели до вечера, и видно было, что у Цагара много новостей в запасе. Одного только он не касался, верный дружище: ни разу не спросил Стаха: а ты, мол, – как? живой? или так только, представляешься?
В общем, Стах еле отмотался от старого дружка. Обещал завтра к обеду нагрянуть в Поповку, познакомиться с Полиной… Твёрдо обещал: Цагар дважды переспрашивал.
А вот сестра, Светлана, неожиданно произвела на него отрадное впечатление. Она прекрасно выглядела: коротко и стильно стриглась, как-то помолодела и… что-то сделала с ушами, что ли? Он стеснялся спросить. Уши больше не парусили. В её профессиональной жизни тоже всё изменилось. С химико-технологиями было покончено, да и куда с ними сунуться, когда
Тут в разговоре и выяснилось, что муж Светланы Виталик, с