Белые пешки

И почему я о ней сегодня вспомнила, об этой Оксане? Может, потому, что плакала вчера вечером. Я и тогда плакала, как с премии пришла. Папу всполошила, он меня утешал, дурачок: «Ну ты чего, и тебе еще вручат, какие твои годы». А я правда не могла объяснить. То ли было жалко красивого брюнета с голубыми глазами, то ли про Макса я думала, то ли про ребят во Франции. Но я плакала и злилась, и вчера (но по другой причине), а сегодня проснулась пустая, в смысле… пока не увидела кофе на кухне, как-то совсем было беспросветно.

Скорее всего, дело в Нике и этом ее мужике, по описанию похожем на рыцаря. Как ни странно, в них. Она побьет меня, если решит это прочитать, но мне их жалко и за них страшно. Это же чудовищно – так жить и работать. Пытаешься помочь людям – получаешь по морде, не пытаешься – сам себя ешь, потому что пытаться – уже рефлекс. Вспоминаю школьные разговоры про «адских ашек», про «ментовских волчат» и наконец понимаю, почему так было и почему сейчас они обе – и Марти, и Ника – выросли дергаными, резкими, так много матерятся и так себя не берегут. Они, похоже, все такие. Вчера, кстати, встретила одного жуткого совершенно, чокнутого типа, с которым они бы точно спелись.

Теперь Сашу связывала с парком тайна, делавшая все светлее: планетарий. Так что она все чаще возвращалась домой узенькими аллейками, мимо уединенных скамеек и цепочек фонариков, наблюдая, как это все оживает: ярче разгорается, покрывается свежей краской. Обходила она только аттракционы; там по-прежнему жила Смерть, с которой не хотелось встречаться. В остальном это были приятные прогулки.

Не забыла она и оленя. Тот оставался тусклым, страшным и несчастным, но, проходя мимо, Саша утешительно гладила его по носу. Казалось, он вот-вот откроет глаза, и соскочит с помоста, и начнет прыгать вокруг, спрашивая: «А меня? А меня когда? Когда почистят? Когда починят?» Так что и в тот день Саша спешила к рогатому грустному другу, думая об остальных друзьях. После универа они с Асей и Марти натрескались еды из нового маковского меню: сырных треугольничков и жареных креветок. Было здорово, никто не хмурился, и только запись Ники свербила в памяти холодной длинной занозой. Саша посматривала на Марти. Та, несомненно, знала обо всем этом даже больше, чем Ника оставила в Сокровище. Но спрашивать было себе дороже, можно было нарваться на «Извини, это конфиденциальная информация». Не детское «секрет», а именно так, взросло и солидно. Хотя суть особо не менялась. Так что Саша ничего не спросила и насладилась вечером как могла. А с Никой пообещала себе поболтать отдельно.

С этими мыслями она и приближалась к фонтану, но остановиться пришлось на довольно приличном расстоянии. Около оленя кто-то стоял, и даже спина этого кого-то выглядела неприветливо. Мужчина, высокий, русый, плечистый, в старомодном дымчатом пальто с жестким воротом. Незнакомец не двигался, держался очень прямо и неуловимо напоминал внезапно выросший здесь монумент. Саша замерла в смутной тревоге: раньше она почему-то вообще не встречала у фонтана людей. Что делал тут этот тип? Что, если инспектор какой-то муниципальный? Сейчас вот осмотрит оленя, махнет презрительно рукой, да и напишет в бумажке: «Сносить, реставрации не подлежит».