Белые пешки

Они не договорили. Ася это чувствовала. Но настаивать не решалась.

Смерть первая. Цветочная колдунья

– Ларочка…

Она побежала быстрее.

– Ларочка, славная моя…

Глянув на свои запачканные землей руки, она заскулила от ужаса. Когда? Зачем?..

– Ларисонька… – промурлыкал знакомый голос в третий раз, а окна домов, мимо которых она бежала – всех домов до единого, – замигали лиловым. – Стой! Стой, детка! Дай мне тебя поблагодарить!

Но останавливаться было нельзя. Остановится – и все. Остановится – и будет как тогда, как с теми. В университете. В те годы, когда она еще во что-то верила.

– Ну же, Лариса… Персефона… – мигающие окошки зажигались фиолетовыми цепочками, словно преследуя ее вместе с голосом. – Теперь тебя ведь зовут так?

Почему не домой? Почему не в участок? Не в магазин?.. Но она бежала, бежала по заданному кем-то маршруту, и набережная уже маячила впереди. Блеснули фонари – снова лиловые. Ватные ноги наконец подкосились. Она очень устала. Она бежала слишком долго, от самого мертвого дома, из-под крыши которого таращились каменные девы, плетущие нити судьбы. Мойры. Первая лиловая вспышка нашла ее там.

– Умница, – шепнул голос. – Умница, а теперь давай. И мы снова будем дружить.

И она подчинилась – будто не могла не. Вынула старое распятие из кармана куртки. Задержала в руках, цепляясь взглядом за костяную фигурку Христа. «Спасите. Спасите…» Побелевшие губы шептали совсем тихо. Но голос услышал и только рассмеялся.

– Он? Тебя, детка? Нет, не спасет. Они там любят чистеньких. Бросай.

Любят. Крест упал в воду, течение стремительно поволокло его по дну. Она не видела, но чувствовала. И чем дальше уносило распятие, тем гуще наливалась тьмой московская ночь, грязная от выхлопов, брюхатая от звезд и обезлюдевшая. Клубилась тьма и внутри. Такая, какой не было, даже когда глупая юная девушка окружала себя черными свечами.

– Молодец, – голос стал удаляться, но напоследок пророкотал: – А теперь фас.

Кажется, он коротко свистнул. Фонари мигнули и из лиловых стали багряными.

Когда тяжелые челюсти сомкнулись на горле, а лапы врезались в ребра, она просто зажмурилась под оглушительный хруст и обвисла на резных перилах. Мелькнула одна мысль: он бы обязательно спас и от голоса, и от Зверя. Если бы не погиб. Из-за нее.

Одна из Мойр щелкнула ножницами.

Бар «Бараний клык». Сложное утро

Бежевый плащ висел на спинке стула, а хозяин уткнулся в ноутбук и не обращал внимания на барный гул. В его внешности – широкая кость, седеющие виски, курчавые волосы – не было ничего неординарного. Не было и в компьютере, на котором красовался логотип – надкушенное яблоко. Ну разве что надкусить его успели дважды, не только справа, еще слева. Двое. Хозяин ноутбука отлично это помнил.

В приоткрытое окно влетела бабочка, опустилась на сжимающую компьютерную мышь руку. Кожа на запястье была смуглая, грубая, но колючие лапки явно защекотали ее, мужчина улыбнулся. И добавил в таблицу пару записей. Возможно, о бабочках.

– Приперся, расселся, да еще игнорируешь? Засранец! – Зиновий опустился напротив, шумно поставив на стол две стопки и бутылку. – Здорово, братишка.

Семейное приветствие. Тоже ничего неординарного.

Гость поднял глаза – карие, теплые, пытливые. Совсем не как у сына, сын пошел в мать. Зиновий должен был уже привыкнуть и все равно бесконечно удивлялся, насколько они отличались друг от друга: спокойный, статный, бесконечно усталый отец и вечно чего-то ищущий сын с тайной в глазах.

– Заработался, извини. – Брат улыбнулся и сам разлил водку по стопкам. В колонке вместо Михайлова вдруг заиграл Бах. – Здравствуй. Как дела?

– Процветаем, не жалимся! – Зиновий не без злорадства огляделся. Завсегдатаи не понимали, куда делась нормальная музыка. И все же статус требовал принять оскорбленный вид: – А ты мне этим кошачьим концертом народ не распугивай! – И все же менять музыку он не стал, поднял стопку. – Ну… за свиданьице?

Они чокнулись, выпили и одновременно поставили стопки на стол. Стоило и о закуси подумать, но Зиновий понятия не имел, чему брат сейчас порадуется. Салу? Финикам? Блинам? Или вообще конфетам? Его вкусы менялись с эпохами. Гурманом он был тем еще, и если не понимал какие-то людские ритуалы, так только посты.

– Ты много времени проводишь здесь, – тем временем заговорил он. Намек был ясен. – Больше, чем раньше. Что… необычный контингент подобрался?

– Ну, не все же мне просиживать в офисах, – пожал плечами Зиновий и встал. Семейного общения расхотелось резко. – Извини, отойду, клиенты. Я…

– Да, тут занятные люди. – Брат будто не слышал, взглядом пригвоздил к месту. И ничего было не сделать. – Очень, очень… вестерн один вспомнился, знаешь? «Великолепная Восьмерка».

– Семерка. – Зиновий поморщился. Своими маленькими слабостями он предпочитал не делиться. – Так то кино звать. И вроде они в конце все… умерли?

– Восьмерка, – непреклонно поправил брат. – Не помню. Вроде кто-то выжил.

– Кто-то, – процедил сквозь зубы Зиновий. Глаза брата сузились. Угрожающе или предупреждающе?