Белые витязи

Коньков смотрел на эту укладку и до слёз был умилён заботливостью и вниманием француженки.

Днём они ездили далеко, далеко, до самой часовни.

   — Как слезем здесь, я тебе покажу одно место, — сказала она ему.

Они слезли и прошли в густой кустарник.

   — Смотри, как здесь хорошо! Как поют птицы! Я люблю это место. Здесь мне признался в любви мой муж... Это было наше любимое местечко.

Больно отозвались эти слова в сердце Конькова.

После обеда они гуляли пешком по парку, потом она пела ему его любимые романсы, он слушал, развалясь на кушетке, и чуждый мир открывался ему. Клавесин чуть звучал, свечи нагорели, в гостиной было полутемно. Словно во сне слышались эти звуки любви и счастья...

На половине одного из романсов она замолчала и, повернувшись к нему, сказала:

   — Спой, мой милый, свою песню, спой так, чтобы за душу хватило, спой, чтобы век я её помнила.

   — Хорошо, моя радость.

Встал Коньков, подбоченился правой рукой, как бы обрисовывая свой стройный стан, и завёл однотонную грустную казацкую песню, и выливалась в этой песне тоска по родине:

Заря ты моя, заря красная!Зачем ты, заря, рано занималася?

Не дала ты, заря, молодцу приуправиться,Приуправиться, из полона бежать!Как и за речкою стоял садик зелёненький, Как и в том садике стоял высокий теремок, Да во том теремку столик дубовенький,За тем столиком сидит невольничек молодой, Перед ним стоит молодая француженка,Во руках-то держит поднос серебряный,На подносе стоят чары позолоченные; Наливала она зелена вина,Подносила она молодому невольничку:«Выпей, выкушай, молодой невольничек! Забывай ты про свою сторонушку,Про своего отца, про матерю,Про молодую жену и малых деточек».

   — Хорошо! — сказала Люси. — В ней, правда, нет музыкальности, но она достигает своей цели, она хватает за душу. Наши песни, они дают целые картины, но в них нет той способности вызвать известное настроение, как в ваших. Спасибо, мой милый.

Они не расставались до утра.

Утром седой Антуан долго удерживал рвущуюся вперёд гнедую кобылу и уговаривал её постоять, а Коньков всё не выходил. Наконец, он вышел в стареньком походном плаще. Генрих поставил чемодан в ноги, Люси кинулась на шею.

   — Прощай, пиши! Если что — вернись!

Коньков был мрачён...

Ему не хотелось уезжать.

   — Прощай, мой милый! Два года буду ждать, а там в монастырь!..

   — Не надо так, дорогая.

   — Антуан, трогай!

   — Постой! Я тебя по-нашему перекрещу. Ну, живи, счастливо, моя хорошая, добрая... Прощай.

   — Прощай, мой милый.

   — Ну, вперёд...

Гнедая кобыла тронула, кабриолет загремел по каменному двору, завернул на дорогу к лесу и покатился.

Коньков обернулся. Габриэль и Мария поддерживали бившуюся в истерике Люси. Одну секунду ему хотелось вернуться... Он поборол себя, нахмурился и углубился в думы.

Первые три перегона он всецело отдавался воспоминаниям пережитого. Грусть по покинутой любящей Люси, по жизни в замке одолевала его, но потом дорога рассеяла его; он стал думать о будущем: мелькнул светлый образ Ольги, забилось сильнее сердце, и скорее хотелось ехать, и щедрее давал на водку русский офицер, несясь к границе.

XXXIII

... А между тем, не вспомнясь, без души,

Я сорок пять часов, глаз мигом не прищуря,

Вёрст больше семисот пронёсся... ветер, буря...

И растерялся весь, и падал сколько раз —

И вот за подвиги награда.

Грибоедов. Горе от ума

   — С войны, что ль? — обернувшись на облучке, спросил ямщик.

   — С войны.

   — То-то, и погляжу я, что худой да заморённый.

   — В плену был.

   — Так-то... Поди, раненый?

   — Больной.

   — Много народу перепортили — страсть!.. Но, но, миленькая!

   — Нового что говорят в народе?

   — Нового? Шаше сделали на Гатчино и к Красному. В полках изменение формы вышло. Трахта порядочная будет. А потом замирение и отдых. Притомились, значит. И до сих пор костяки под Москвой да по Смоленскому тракту находят.

   — Так.

Мчится кибитка и стучит по пыльному шоссе; звоном заливаются колокольчики.

   — Слушай, ямщик!

   — Ась?

   — Г они скорее, ещё рубль дам на водку.

   — И рубля не надо. Так постараюсь. Тоже служили. Войну понимаем.

   — Где же был?

   — В тверском ополчении. Ну, други сердечные, выручай!

   — К закату поспеем?

   — Где — раньше будем. Часов семь аль восемь будет, как к Трухмальным подъедем. Мы по Московскому тракту скорей добежим.

   — Ну, хорошо. Только бы поскорее.