Белые воды

Он так и сказал: «Поглядеть, что у товарищей», а не выпялил себя, не подчеркнул, будто, мол, вот явится, все увидит и, как говорится, победит, и Андрей Макарычев в ту минуту испытал прилив размягчающей теплоты — с давних пор, с детства, удивлял его Петр Кузьмич этой особой своей природной мудростью, не приобретенным, а опять же природным чутьем, тактом, какие, выходит, свойственно проявлять русскому человеку в деликатных обстоятельствах. Теперь старый бурщик, приняв, верно, решение, сказав: «Вот и плануйте!» — расслабился, спокойно положил руки на край стола — пальцы не дрожали, не сучили, выровнялись и брови, хотя темные остья еще иглисто топорщились. Андрей Макарычев в потоке предзимнего света, неяркого, квелого, вдруг с игольчатой болью в душе увидел: за этот военный год постарел дорогой дядя Петя, подался, ноздреватой рыхлостью, нездоровой пепельностью отсвечивало выбритое лицо. «Эх, дядя Петя, дядя Петя! И верно, отдохнуть бы тебе…»

Слыша звонок, Андрей Макарычев замешкался, и трубку снял ближе сидевший Кунанбаев, с подъемом, с легкой приятной картавинкой отвечал: «Да, да, здесь, он здесь!.. Та-ак… Телеграмма? Слушаю, Михаил Васильевич…» Сидевшие за столом и на стульях, в рядок расставленных вдоль стен, примолкли, догадались: Кунанбаев говорил с секретарем горкома Куропавиным. «Да, да, будем готовить и митинг и… Передаю!» — Кунанбаев тянул трубку обернувшемуся Андрею Макарычеву.

— Уже все сказал, — поздоровавшись, произнес Куропавин, — есть телеграмма Наркомцветмета, поздравляет Косачева с рекордом. Телеграмму вам послал с шофером, наверное, у вас?..

— Да, да, вот он! — подтвердил Андрей Макарычев, увидев в этот момент в дверях Касьяныча. — Приехал!

Телеграмма пошла по рукам — ее передавали сюда, к столу, за которым сидел Андрей Макарычев.

Телеграмма оказалась в его руках — правительственная, с красными оттисками сочных, крупных букв, и он, чувствуя, как невольная торжественность вступает в него, наливает приятным мятным холодком грудь, стал читать чеканно, врастяжку:

— «Свинцовогорск Соколинский рудник знатному бурщику Косачеву тчк Поздравляю высоким трудовым подвигом установлением нового республиканского рекорда Крутоусовке тчк Вашим успехом зпт достойным гвардейцем тыла зпт гордятся все цветники тчк Выдавайте больше руды зпт свинца зпт цинка зпт меди зпт крайне необходимых для полного разгрома фашистской чумы тчк Желаю дальнейших успехов тчк Наркомцветмет тчк Заломин».

Тишину кабинета вспороли общие, согласные рукоплескания, и Андрей Макарычев, скользнув взглядом по веселым, живым лицам, тоже ударил ладонями азартно, звонко. И в том еще не схлынувшем подъеме, когда рукоплескания оборвались, сказал на всплесках, гулявших в нем:

— Что ж, товарищи, будем закругляться — и на митинг! А телеграмму, дядя Петя, отдам после митинга: Евдокии Павловне показать.

— Успеет ишо. Чё блохой-от скакать? — отсек тот, строжась, давая понять, что с достоинством, а не подобострастно относится к телеграмме, хоть она и от самого наркома.

В кабинете разредилось: ушел и Кунанбаев, чтоб одеться, ехать на митинг, Андрей Макарычев, подойдя к бурщику, поджидавшему возле двери, взял его за локоть и, стараясь, чтоб вышло доверительнее, сказал:

— Вот какая думка, дядя Петя… Как уж решите — тому и быть, а только вам и можно с бригадой взяться…

— Чё, товарищ парторг, круг-от больно большой делашь? — сощурился Косачев, взглядом просверлил Андрея Макарычева. — Кажись, все порешили?

— Да нет, тут замысел, Петр Кузьмич!.. «Англичанку» на свинцовом — придет время, пустим, откроем через недельку шахту «Новая», пойдет руда, и вот бы в честь двадцать пятой годовщины Октября — сквозную фронтовую вахту. Понимаете? Добытая руда на «Новой» и плавка свинца из нее на свинцовом заводе.

Лицо старого бурщика скосилось, как и тогда, за столом, — правая бровь, щетинясь, вновь сплыла, прикрывая глаз, однако на лице сквозь легкую ироничность проступала с детства знакомая Андрею доброта.

— Этт чё ж, значица, с отцом на сшибку? С Федором Пантелеичем!

— И с отцом… Даже здорово! — подхватил Андрей Макарычев. — Отца бы раскачать! — голос у него вдруг понизился, загустел, и он секунду справлялся с ним. — Знаете, дядя Петя, после похоронки на Василия, молчания Кости… — И заторопился, будто ненароком коснулся чего-то запретного: — Нет, нет, не думаю, чтоб с Костей что-то плохое, — не такой он. Ну, легко в руки смерти не дастся, знаете ж! — И замолк, чувствуя, что впадает в какую-то ложность. — В общем, в доме тишина, дядя Петя, будто в покойницкой… Вот и прошу, может, взбодрить, раскачать?

Андрей отметил: кивнул старый бурщик, однако не сразу после его слов, а как бы секунду-другую осмысливал, взвешивал их, и даже почудилось — в узких щелях стиснутые желтовато-усталыми веками глаза плеснули слабым, но доверчивым светом.