Белый хрен в конопляном поле

Гроб вытянули и поставили на землю. С торчащим из него высоким коленчатым стеблем он походил на лодку с мачтой — да ведь у варягов, к примеру, и хоронят в ладьях.

— Все, — сказал король. — Спасибо. Ступайте к майордому, он знает, что с вами делать. Служили вы мне хорошо, доживайте век спокойно… Если только сужден нам этот покой! А факелы оставьте.

Стражники, кланяясь и бормоча благодарности, исчезли во тьме.

Король подошел к гробу, выдернул бамбуковый стебель, отбросил его в сторону, поднял лопату и подцепил крышку — только гвозди взвизгнули в кладбищенской тишине.

— Природа, мать зеленая! Неужели получилось?

— Хрен с вами, государь! — раздалось из гроба. — Дуракам везет. Килострат мне ничего не гарантировал. Да ты хоть руку-то подай, боевой товарищ!

Стремглав протянул руку.

Горбатый шут ухватился за нее, но… восстал из гроба совсем не горбун. Поднялся из домовины высокий стройный человек самого совершенного сложения.

Ироню бонжурские воины называли иногда в шутку «железный рыцарь Эйрон». Именно такой и восстал.

Король обошел приятеля, присвистнул:

— Ну, хорош! Теперь тебе точно быть коннетаблем!

— Не раньше, государь, чем принцев разыщу, да и то еще подумаю…

— Оголодал за неделю?

— Есть маленько.

Ироня сделал шаг, наладился было упасть, но Стремглав подставил свое плечо.

— Тебя и не узнать нынче!

— Так ведь у покойников борода быстро растет! И хорошо, что не узнают. А то принцы недовольны станут, что к ним опять няньку приставили…

— Только были бы живы, а там пусть ворчат, сколько влезет, — с тоской сказал король. — Нет, безумец я все-таки!

— Торопыга ты безбашенный, — сказал шут (да какой шут? На вид — герцог, не меньше!). — Вот сейчас подкреплюсь немножко — и в дорогу.

— Сколько раз в жизни я слышал, что горбатого, мол, могила исправит, — сказал Стремглав, — а не думал, что пословицу можно проверить делом.

— Я бы и сам не додумался… — ответил Ироня и вдруг воскликнул: — Государь! Я теперь на огонь могу глядеть и не смеяться! Вот спасибо Килострату! Когда он по дороге мне об этом толковал, я-то думал — хмельная болтовня… Кроме того, без его снадобья вряд ли бы такое средство сработало.

— Страшно было?

— А ты думаешь! Пока лежал, всю свою жизнь вспомнил и обдумал до мгновения. А как жизнь вся кончилась, стали мерещиться в темноте такие гнусные хари, каких сроду не видел: певец беззубый, лебедь рябой, бабка Босомыга, три нетопыря, лысый волк и семеро из мешка. Вот где я страху натерпелся! Не заметил, как седьмица пролетела! Килострат же этот последний глоток эликсира берег для себя. А потом говорит: не хочу, мол, смотреть, как все мои труды прахом пойдут. Я, говорит, все сделал, что было в моих силах, а теперь извольте сами. Ну да пророчество его ты сам ведь слышал.

— То-то что слышал. А понять ничего не понял. Как может белый конь быть вороным, а вороной — белым?

— Ну, может, он оговорился. На белом коне и на вороном… Постой, да не про тех ли он коней говорил, на которых мальчики поехали?

И чуть было снова не упал.

Стремглав взвалил шута на плечи и понес в сторону королевского терема.

— Это вздор, — говорил он, сопя. — Коней они уже потеряли, а может, и головы. Какие из них спасители?

— Ничего, — отозвался Ироня. — Спасение, бывает, оттуда приходит, откуда и не ждешь сроду. Помнишь ли, как помирали мы от жажды в русле высохшей речки? Кто нас тогда выручил? Одноногий карлик.

— Найди их, верни. Ничего не пожалею.

— Найти найду, — сказал Ироня. — А если я их только в Бонжурии догоню? И оттуда возвращаться? Детям целый год терять? В невежестве жить? Ты лучше, пока я странствую, наладь почтовую службу. Мы тебе все вместе напишем, как и что. Только коня мне подбери не белого и не вороного, а буланого: очень я эту масть уважаю…

И уснул — будто в могиле выспаться не было времени.

ГЛАВА 17,

в которой принцы попадают к очень доброму гостиннику, проживающему с весьма чистоплотной матушкой

Когда принцы подходили к обещанному хозяином постоялому двору, лягушки и жабы в ближайшем болоте подняли среди ночи страшный шум — должно быть, до них уже дошла дурная слава о близнецах как о мучителях земноводных. Это людей можно ввести в заблуждение, переменив имя и одежду, а природу не обманешь.

Ущербная луна с сожалением оглядывала себя, отраженную в трясинной промоине. На поверхности воды плавала дамская шляпка — похожие братья видели в гардеробе фрейлины Чумазеи.

Дом был большой, в два этажа, старый, но крепкий, выстроенный на совесть. Не постоялый двор, а настоящая гостиница, как в городе. Над дверью висела вывеска:

ИНОСТРАНЕЦ НОРМАН БЕЙТС

— С понятием человек строился, — сказал Терентий. — Тем более — иностранец. У него небось порядку побольше… Только тихо у него тоже и лошадей не слышно. Опять, что ли, пешие немтыри?

Он отвел было руку, чтобы как следует постучаться, да дверь внезапно отворилась сама…

Внутри дом был ярко освещен, но не пахло ни свечным салом, ни горелым маслом. И прогорклой пищей не пахло.

Близнецы, озираясь, вошли в гостиницу. Что-то в ней было не так. Сразу и не сообразишь, что именно.