Белый князь

Ханко, который не мог стоять на обожжённых ногах и стонал от ужасной боли, князь приказал слугам схватить и бросить в темницу.

Сам князь, как если бы был уже победителем, вышел сразу хвалиться тем, что сделал для Фриды.

Крики во время этого ужасного мученичества, происходившего внизу, уже обеспокоили Бодчанку и, догадываясь о каком-то происшествии, она бежала искать князя.

Дрожащий от гнева и безумия, в какое впал, Белый начал живо, заикаясь, бормоча, дико смеясь, рассказывать, как великое дело сделал.

Он ждал от неё похвалы и восхищения его умом и проявленной силой, – Фрида нахмурилась, пожала плечами и сухо ответила:

– Я бы предпочла, чтобы вы сражались в поле и по-рыцарски.

Сказав это, она отвернулась и пошла закрыться в своей комнате.

Это не поразило, не остановило князя; он был доволен собой, а великие вещи обещал себе из того коварства, которое обдумал. Воображение рисовало ему уже пойманных в ловушку самых активных командиров, самых опасных противников: воеводу, за которого ожидал огромный выкуп, Бартка из Вицбурка, которому желал отомстить; богатого Кмиту, который мог ему заплатить; а хотя бы племянника Казка Шецинского, потому что слышал, что он шёл тоже против него.

Затем Былица, Дразга и все любимые приспешники были вызваны на совет. Былица превозносил до небес ум господина, радовался и ручался, что ничего легче не будет, как всех схватить, впустить их, опустить подъёмную решётку, окружить и связать.

Когда это происходило в замке, несчастного Манько выгнали, чтобы ехал в лагерь. Ему даже дали ключи от ворот в знак того, что замок готов сдаться.

Мельник и его зять были хорошо известны в лагере воеводы, поэтому прибывшего немедленно впустили, как он хотел, к самому Судзивою, который гаходился в то время с одним только Фридрушем с Устья. Это был рыцарь отважный, храбрый, в самом рассвете сил и очень любимый воеводой.

Манько, хоть не желал выдавать боль, которая его туда привела, чтобы спасти тестя, стоял перед воеводом в такой растерянности, что насилу мог говорить. Судзивой, услышав радостную новость, не обращал внимания на то, каким голосом она была сказана. Он неимоверно обрадовался…

– Тихо, – воскликнул он, – кроме меня и Фридруша, никто об этом знать не должен. Пойдёмте одни и заберём этого смутьяна, который уже столько времени держит нас на ногах! Слава Богу!

Манько в доказательство показывал ключи.

Дело казалось таким правдоподобным, что ни малейшего сомнения и подозрения не пробудило.

Судзивой не из зависти, что другие будут принимать участие в этом деле и иметь заслуги, но чтобы не трогать лагерь и не вызывать в нём лишнего беспокойства, не рассказал об этом другим командирам.

На другой день он сам с Фридрушем и сотней людей вышел к Золоторыи, словно только шёл на разведку.

– В конце концов эта глупая и нечестная война кончится, – говорил он, довольный, по дороге… – но если Белый надеется, что я его отпущу на волю, он сильно ошибается. Отошлю его к королю, пусть делает с ним что хочет… он готов ещё раз вернуться и бунтовать.

Начинало смеркаться, когда показался замок; в нём как будто всё уснуло, никаких признаков жизни не было заметно.

На стенах никого не было.

Вид отряда, открыто направляющегося к воротам, никого не разбудил. Тяжёлая железная решётка больших ворот, которая их закрывала, была поднята.

У Фридруша из Устья даже храбрость росла, Судзивой тоже радовался, а рыцари также поспешно построились у ворот, которые Манько отпёр ключами, бывшими у него. Замковые дворы, насколько хватало взгляда, были пусты.

Судзивой хотел сразу сам въехать в замок, когда те, кто ехал вперёд, столпились и начали въезжать. Тут же за ними ехал Фридруш Ведел, и он как раз находился под поднятой решёткой, нагруженной двумя огромными валунами, когда Белый, который с беспокойством смотрел на входящих – как бы их не впустили слишком много – дал знак, и тяжёлая железная решётка с грохотом упала сверху, звеня цепями и сминая храброго рыцаря, который с раздирающем криком упал вместе с конём, раздавленный всмятку.

Тишина, которая до сих пор царила в замке, была прервана криком, поднявшимся в оставшемся войске воеводы и теми, которые вбежали в Золоторыю.

На стенах появились люди, которые бросали копья, во дворе нападали на тех пленников в количестве двадцати с небольшим человек и разоружали испуганных.

Судзивой стоял, как окаменевший от боли, особенно по Фридрушу, которого очень любил. На глазах появились слёзы.

– Отомщу ему или жив не буду! – крикнул он, командуя, чтобы возвращались.

Князь торжествовал, крича во всё горло:

– Предательство за предательство! Зуб за зуб!

Судзивой не имел времени отдалиться, когда Белый выбежал на зубцы и, показывая ему кулак, начал его поносить и угрожать ему. Воевода пренебрёг этим и молча ушёл. Те, что вошли в замок, были вынуждены сдаться. Вырывали из их рук оружие, сдирали доспехи, снимали одежду, безжалостно насмехаясь. Былица, смеясь, хватал то, что было самое лучшее на рыцарях, жадно присваивая себе добычу. Обнажённых людей частью закрыли в темницу, частью под стражей назначили нести службу в замке.