Белый князь

– Я бы своею жизнью поклялся в том, что тебя нет на свете! – воскликнул он.

– Да, потому что Оконя на вашем свете нет… нет… – сказал гневный старик.

Но, сказав это, он как-то остыл и опомнился. Дерслав пошёл к нему.

– Если речь идёт о том, – шепнул он ему, – чтобы я не выдал тебя, то ты меня знаешь… Успокойся, людей, если хочешь, отправлю ночевать за речку, а меня не прогоняй, это бесполезно.

Оконь, казалось, раздумывает.

– Ну, людей за речку, – воскликнул он, – за речку, чтобы ко мне не напихались… незачем!

– Это мой родственник, молодой Ласота Наленч, – сказал, указав, Дерслав, – мог бы и он с нами остаться.

– А что он тут будет делать? – зашипел Оконь. – Там он людям нужнее, чем тут нам.

Вышло, как он хотел; Дерславова челядь и Ласота медленно вернулась назад, сетуя и бормоча, старый Наленч остался с тем, которого назвал Оконем. Они ничего друг другу не говорили, потому что тот, ещё гневный и беспокойный, не мог прийти в себя. Сплёвывал и метался, бормоча:

– Лихо вас сюда занесло.

Дерслав спокойно ждал, пока у него пройдёт гнев.

Через минуту Оконь с вытянутой рукой приблизился к нему.

– Дай мне руку и поклянись, что ни ты, ни твои обо мне тут… об этом месте и встрече говорить не будете. Оконь умер… что вам до Оконя!

И повторил:

– Лихо вас сюда принесло.

– Верно, что лихо, – ответил Дерслав, – но ни я тебя не предам, ни мои… Скажи мне, что ты тут делаешь?

– Ради Христа, поклянись мне! – подхватил Оконь.

– И Евангелией Его, – складывая пальцы крестом и целуя их, сказал Дерслав.

Оконь мгновение подумал, поглядел на отъезжающих Ласоту и челядь, которые уже переходили речушку, оставался молчаливым, пока их не закрыли ивы на повороте, взял коня Дерслава за узду и молча повёл его за собой.

Наленч давал с собой делать, что хотел.

Так шли они не спеша к пригорку, и Оконь наконец заговорил:

– Вот видишь, куда я забился. Земля была без пана, один чёрт знает, кому принадлежала, я и по сей день не знаю. На беспанской земле человек без службы и без пана сел и сидит. Занимая пустой гродек, ни у кого позволения я не спрашивал; очень не рад, когда меня здесь кто видит, а разболтает, потом ещё кто-нибудь вспомнит; или в изгнание, или у нас с ним будет кровавая война.

– Но, ради Бога, Оконь, – прервал Дерслав, – как же ты, что занимал должности на княжеских дворах, что привык к людям, мог тут поселиться?.. Так…

Не докончил.

– Именно потому, что я узнал дворы, что горький панский хлеб слишком долго грыз, стал гнушаться людьми, пошёл в эти пустыни, – воскликнул Оконь.

– И можешь тут жить? Один?

На этот вопрос Дерслава Оконь не отвечал. Крутая дорожка, по которой они взобрались на холм, закрутилась и в овраге, как бы между прерванными старыми валами, немного спустившись вниз, Наленч увидел, словно огромную вогнутую миску, дворы старого городища, заросшие травой. К одной из насыпей была припёрта халупа из толстых брёвен, наполовину погружённая в землю, наполовину выступающая над ней. Вокруг сараев и клетей было достаточно, но это всё бедно и жалко выглядело.

Когда они въезжали во двор, отовсюду окружённый валами, выглянуло несколько человек, будто бы стоявших в готовности, с топорами в руках, и по данному Оконем знаку спрятались, кроме сгорбленного батрачка на кривых ногах, который взял у Дерслава коня.

Своего гостя Оконь провёл в главную халупу. Стоящая там на пороге женщина в белой намитке, ещё не старая, увидев чужого, с каким-то проклятием убежала.

Снаружи хата была снаружи бедная, но светлица в ней маленькая, чистая и вся увешенная оружием, доспехами и шкурами была похоже на шатёр в лагере, когда разбивали его на длительное время.

Оконь кисло принимал старого знакомого.

Он сам пошёл в угол выкатить ему мёд, поставил перед ним чёрный хлеб и соль, и на низкой лавке сел рядом с ним. Опёрся на руку, снял колпак, и не сразу заговорил.

– Вы видите моё государство… У моих прежних панов собаки лучше жили, но мне тут хорошо, потому что я тут пан.

Что было делать? Я служил Мазовецким, чуть жизнь не потерял безвинно; был сперва долго у Белого, таскался с ним по свету. Тот из князя монахом сделался, новых панов я уж искать не хотел. Наткнулся на эту выпуклую пустошь, говорю вам, она была без пана; она понравлась мне тем, что тут вокруг людей нет, огромные пространства… всё моё… Охоться, когда хочешь, бей, что хочешь, выкорчёвывай, сей, лови рыбу, никто тебе слова не скажет. А для кого Господь Бог сотворил землю? Теперь она моя. Я осел. Ко мне пристало немного людей, правда, бродяги и разбойники, но я держу их как скот, бью и наказываю… хлеб имеют, должны слушать.

Ну, и бабу я нашёл, чтобы было кому тряпки стирать. Если бы люди проведали, что кто-то поселился в пустоши, на готовое бы ко мне присоединились. Меня тут никто не видел, никто обо мне не знает, поэтому и вам я не рад.

Дерслав пожал плечами.

– Кто бы вам в этих дюнах позавидовал! – сказал он презрительно.

– Тем лучше, останусь в моей дыре, а после меня…

Он махнул рукой.