Белый князь

Кажется, что время так было рассчитано, чтобы мы не под ночь, а днём остановились в замке. Старик на протяжении всей дороги мало что говорил, только читал молитвы на деревянных чётках, которые оставил ему отец Раймунд.

Когда мы остановились у входа, на наше приветствие вышел молодой парень, чудесной красоты, скромно, но очень красиво одетый, который, подойдя к старому князю, довольно вежливо с ним поздоровался.

Все мы с любопытством обратили на него глаза, а князь побледнел и потерял дар речи – так необычно было сходство того юноши с ним и всей роднёй.

В глазах у Зеймовита были слёзы. Он хотел спросить о парне, когда княгиня, взяв его за руку, с ним вместе упала на колени.

– Дорогой отец… это сын Людомилы… я велела его похитить и он воспитывался у меня. Прости меня, а для него скупись своей милостью.

Князь бросился к нему и начал его обнимать, не в состоянии насмотреться и наслушаться.

Вот вся эта история, кровавая и слёзная, подобная тем мелодиям, которые старые бабы вечерами привыкли придумывать и рассказывать.

Там же в замке на Шецине князь Зеймовит сразу назвал молодого Генриха своим сыном, но, зная собственную кровь и опасаясь, как бы старшие сыновья не плели интриг против того, который должен был отнять у них часть наследства, решил, чтобы он стал ксендзем и надел облачение священника.

Он заранее назначил ему Плоцкий приход, обещая ещё более значительное приданое.

Что произошло дальше, я уже на то не смотрел, – добавил Оконь, – но мне видится, что одежда молодого ксендза не делает духовным, потому что ему совсем не хотелось в неё облачаться, и только из послушания отцу он был вынужден выбрать это сословие.

Уже была ночь, когда Оконь окончил своё повествование, пригласив Дерслава отдохнуть с ним в избе, потому что постели хватило на двоих.

– Ко мне уже не идёт сон, – ответил Наленч, – с минуты на минуту начнёт светать, поеду к своим, и лишь бы вы мне дали человека, который отведёт на дорогу до Плоцка, двинусь дальше, потому что здесь мне нечего делать, да и вас хочу избавить от неприятного гостя.

– Вы мне не неприятны, но всякого людского глаза я рад бы избежать, – сказал Оконь. – Не хочу, покуда жив, иметь дело ни с князьями, ни с их урядниками. Как гневковский Белый, я готов убить судью, если бы он хотел меня отсюда выгнать.

Дерслав задумался.

– Что же вы скажете на то, если великополяне мазовецких Пястов захотят?

– Сами должны учитывать, в чьи руки отдаются, – сказал Оконь. – Каков старый Зеймовит, таким будет молодой Зеймашко. Януш более медлительный, но и в этом может кровь отозваться.

Я помню учёного ксендза в Плоцке, который однажды вечером рассказывал нам сказку, как жабы у Господа Бога короля просили. Устав от кваканья, Он велел сбросить им бревно… Они не скоро к нему осмелились приблизиться, но когда заметили, что оно лежит неподвижно, одна и другая вскочили на него. Они в крик, что им нужен не чурбан, а живой пан. Господь Бог, услышав это, послал им аиста, а тот брал с них добрую десятину. Вот и вы, меняя Людвига на Зеймовита, так же на этом не выиграли, как лягушки.

Дерслав покачал головой, ничего на этот рассказ не отвечая. Получив тут информацию, он, может, отказался бы от поездки в Плоцк, но он также хотел расспросить пана Николая из Миланова и попасть к самому князя, и узнать, что бы он сказал на то, если бы когда-нибудь его хотели пригласить на трон.

Уже почти рассвело, когда Дерслав вместе с Оконем пришёл к своим людям за речкой и нашёл Ласоту уже готовым к дальнейшей дороге. Старый чудак никому не хотел разрешить их провожать, потому что хотел вести их такими запутанными дорогами, чтобы второй раз в его гродек попасть не могли.

Ничего им об этом не говоря, он так и сделал – якобы сам не зная дорог, он полдня их водил взад-вперёд, направо и налево, чтобы они запутались, и только тогда, когда, хорошо намучившись, Дерслав, догадываясь об обмане, начал жаловаться и дуться, вывел их на тракт, а там, не дожидаясь благодарности, скрылся с их глаз.

IX

Плоцкий замок в то время, благодаря королю Казимиру, был так прекрасно воздвигнут из толстых стен, укреплён башнями и брамами, что мало равных ему было на всей территории Польши. Сам покойный король иногда гостил там и очень радовался, что новая твердыня теперь, верно, и крестоносцам сможет противостоять.

Она целиком была опоясана очень высокими стенами, а для большей безопасности была окружена не одной стеной, а двумя, так что, если бы неприятель захватил первую, остановился бы у другой, ещё более сильной, и заново должен был штурмовать.

Обе стены сверху были толщиной в пять локтей, а внизу были ещё толще, и повсюду были снабжены зубцами и башнями. Угловые башенки смотрели далеко вокруг, двойная брама на валах и рвах, залитых водой, так была сильна и укреплена, что неприятель вряд ли решился бы подойти к ней. Сам город, помимо бедных предместий, из которых народ легко мог сбежать, был обнесён доброй стеной и окопом.