Белый князь

Пан Николай сиживал там, наверное, тоскуя по своей деревне, по лесам, по полям, по свободе, потому что это в крови польского землевладельца, что всегда вздыхает по широким просторам, а в городе и в стенах увядает.

Внимательный пан Николай не выдавал этой тоски, потому что князю она бы не понравилась, но она запечатлелась на его облике.

Старые приятели ещё фамильярней заново начали свои воспоминания из времён молодости, и Наленч хотел начать расспрос, когда вбежал слуга в коротком облегающем немецком костюме. Он был словно испуган и задыхался, зовя подскарбия к князю.

Николай, едва проговорив несколько слов оправдания, стремглав поспешил на зов к пану.

Дерслав между тем, сев у окна, мог беспрепятственно разглядеть замок и убедиться, что в нём царил строгий порядок, да и некоторый достаток, хоть не светящийся, было видно. Всё, что он там увидел, подтверждало, что именно этот Пяст был создан для Польши, в которой порядка было мало и нуждалась в железной руке.

Пробыв там довольно долго, наконец задумчивый подскарбий медленным шагом вернулся.

– Если вам что-нибудь поручили, и есть дело, – сказал Дерслав, – отправьте меня. На первом месте княжеская служба, потом приятели.

– Ничего нет, – ответил Николай, – только князь уже осведомлён, или увидел, что я не один вернулся в замок; он хотел сначала знать, кто у меня и с чем он прибыл. Как видишь, мы бдительные.

Спустя минуту подскарбий прибавил:

– Князь хочет вас видеть.

Дерславу это было нужно, но не показал, что это его обрадовало, только склонил голову.

– Нам небезразлично, – говорил дальше Николай, – что делается у вас в Великопольше, что на дворе королевы, о чём вы лучше нас должны быть осведомлены.

– Я не знаю, потому что ваш Януш, возможно, с Людвиком и его матерью, возможно, в хороших отношениях и часто туда заглядывают.

– Но два глаза не всегда всё могут увидеть.

Дерслав, ничего уже не говоря об этом, объявил, что готов появиться по зову князя.

Тем временем подскарбий принимал его закуской и вином, которые о большой дома роскоши не свидетельствовали. Еда была неважная, а вино кислое.

Через час, может, тот же самый слуга пришёл объявить, что старый князь хотел видеть у себя великопольского гостя.

Тогда пошли они вместе с подскарбием к главному зданию, и из больших сеней, в которых тихо сидела многочисленная служба, через большие пустые коридоры были введены в спальню старого князя. Та была небольшой, сводчатой, с одним окном, достаточно высоко помещённым, поэтому для того, чтобы сидеть у него, нужно было подняться на несколько ступеней в стене.

Князь, муж пожилой, большого роста, с седой бородой, опираясь на высохшую, жилистую руку, в длинной, чёрной одежде сидел за столом. Его продолговатое лицо, лоб и высокий череп, острое и проницательное выражение глаз имели в себе что-то панское, гордое, повелительное.

На этом облике было видно, что его господин привык приказывать и чувствовал себя выше своей судьбы. Величие королевской крови покрывало всю его фигуру, внушающую уважение, пробуждающую трудную для понимания тревогу.

Даже тот, кто не знает истории этого человека, угадал бы в нём не умеющего уступать ни судьбе, ни людям мужа великой воли и вспыльчивого характера.

Ноги старца покоились на расстеленной медвежьей шкуре. Тёмная и как бы траурная одежда без каких-либо вышивок и украшений казалась почти убогой. Рядом с рукой, на которую он опирался, на столе лежали брошенные деревянные чётки, напоминающие те, о которых говорил Оконь, что ему их оставил о. Раймунд.

Чекан, на который он привык опираться, когда вставал, лежал тут же у его сидения. Это была трость и в то же время страшное оружие.

В избе старца, несмотря на весну и чуть приоткрытое окно, царила духота и запах каких-то трав или благовоний.

Когда вошли и подскарбий представил князю Дерслава, покорно кланяющегося ему до колен, – Зеймовит довольно долго не говорил и не двигался. Стянув брови, он пристально всматривался в прибывшего, как бы хотел угадать его и сокрытые в нём мысли.

Он принимал его с панским равнодушием.

Наконец, когда Дерслав уже этим холодным молчанием был немного смущён, старый князь повернул к нему голову и могильным голосом произнёс:

– Откуда вы едете?

– Из Познани, – сказал Наленч. – Наша семья размножилась и рассыпалась, а в эти неспокойные времена наши роды должны и знать о себе, и держаться вместе. Я ездил к своим, а, будучи недалеко от Плоцка, задумал навестить старого друга.

Удовлетворил ли этот ответ князя, или нет, он замолчал после него снова. Это выражение о неспокойных временах в нём застряло.

– Почему там у вас неспокойно? – спросил он.

– Так у нас не с сегодняшнего дня, – отвечал Наленч. – Тот край далеко от ваших глаз, губернаторы не всегда с ним справляются. А что говорить о том, когда, как тот, что у нас сейчас, чужой нам! С границ нападают разбойники: саксы и бранденбурги, а по их примеру и наши землевладельцы пускаются на грабеж.

Дерслав вздохнул.

– Великопольша чувствует, что попала под власть иностранца, – добавил он.

Старый князь повёл худой рукой по лбу, нахмурился… не отвечал.