Берегини

– Ты скажи, чем мне тебя порадовать? Хочешь, пирожков вкусных напеку? Или полотенце узорчатое вышью? Или пояс обережный сплету – залюбуешься.

– Мне глядеть на тебя – уже радость, – помолчав, отвечал он. – То, что ты по одной земле со мной ходишь, одним воздухом дышишь – уже счастье…

Халла из женского дома перебралась жить к Ботхильд. И сказала, что насовсем.

Поначалу она дичилась и глядела на повитуху с опаской – а ну как за нерадивость приложит по затылку тяжеленной ручищей? Но Ботхильд ни разу ее ничем не обидела и слова дурного не сказала, даже когда все у Халлы из рук валилось. Терпеливо, по-матерински обходилась она с неумехой-девчонкой, разъясняла и показывала, как надо делать то или это, а когда стало получаться – хвалила, не скупясь. Халла стала все реже возвращаться ночевать в женский дом, а потом и вовсе пропала. Сида и другие старшие жены решили, что не годится девчонке становится затворницей, и пришли за Халлой к дому повитухи. Ботхильд встретила их на пороге. Молча выслушала, а потом ответила так:

– Она мне нужна. Я ей свой дар передам, когда придет время. Больше некому: дочерей моих мор не пощадил, а других детей у меня не будет.

Халла, словно испуганный мышонок выглядывавшая из-за ее спины, увидела, как насмешливо скривила губы Сида. Куда, мол, непутевой… И такая обида проснулась в ней, что дыхание перехватило. Халла всегда была упрямой, а тут еще словно подхлестнуло что-то, до боли в сжатых кулачках, до жгучих и злых слез.

– Я смогу… Научусь, назло им… Назло им всем! – повторяла она, когда старшие жены ушли. Твердила, словно священный обет, вытирая ладонями мокрые щеки.

А Ботхильд ничего не говорила, просто обнимала ее, гладила по голове и улыбалась.

Однажды, вернувшись из леса, куда приемная мать послала ее за травами, Халла увидела возле дома Сигурда хёвдинга. Многоопытный воин, отчаянный викинг, не знавший страха в бою, теперь смущенно переминался с ноги на ногу и что-то пытался втолковать хозяйке. Ботхильд как обычно стояла в дверях, скрестив на груди свои полные руки, и разглядывала незваного гостя. Халла остановилась неподалеку, прислушалась.

– Вижу, что стены дома крепки, а дверь покосилась. Да и крышу надо бы посмотреть, – Сигурд погладил бороду и кашлянул в кулак. – Зима скоро. Как ветры задуют, холодом потянет внутрь.

Ботхильд опустила смеющиеся глаза. Ей ли не знать, что даже в самую лютую зиму в ее доме всегда было тепло? Но Сигурду она говорить об этом не стала. Вздохнула только:

– И верно: сейчас уже поддувает, щели везде...

Хёвдинг, обрадованный тем, что повитуха его не прогнала, пообещал помочь, и с того дня стал часто появляться у них в доме. Выправил дверь, утеплил стены, из свежих досок выстругал новые лавки, начал украшать их резьбой. К его приходу Ботхильд стала заводить тесто для вкусных лепешек и посылала Халлу за сыром и молоком. А однажды Сигурд явился принаряженный, в красивом шерстяном плаще, с подарками для Ботхильд и Халлы. И уже не стал ходить вокруг да около, прямо сказал:

– Я не молод уже, чтобы время терять. А одному жизнь безрадостной кажется. Потому спрашиваю: пойдешь ли ты за меня, Ботхильд Гудмундсдоттир?

– Я бы пошла, – ответила Ботхильд, – да ты говорил, что на острове Мьолль у тебя есть законная жена. Что если она до сих пор ждет тебя?

– Я думал об этом, – признался Сигурд. – Для наших родных и друзей мы мертвы уже больше тринадцати зим. Вряд ли у них осталась надежда…

– Случалось мне слышать песни о женах, до самой смерти хранивших верность погибшим мужьям, – сказала ему повитуха. – Не гадай, Сигурд хёвдинг, подожди до весны.

Вроде не отказала, но и согласия не дала. Повздыхал седобородый жених, да и ушел ни с чем. Понимал, что права Ботхильд: нельзя честной женщине выходить за чужого мужа. Был бы свободный или вдовец – другое дело.

Сгоряча хотел он пойти к Сакси и спросить, что стало с его семьей, да не решился. Вовремя вспомнил, как еще дед его говорил: счастье порой бывает в неведении.

На двадцатый день после отплытия снекка и кнарр вернулись с торга. Лодьи сидели в воде глубоко – значит, поход оказался удачным. Весь Рикхейм встречал их на берегу, даже Эйвинд и его мастера оставили работу, вышли разгружать наторгованное. Хьярти хёвдинг рассказывал про то, как их встретили в городе, и чьи еще корабли они видели в гавани. Ивар подробно описывал все, что там продавалось, что им удалось купить, подсчитывал, сколько ушло серебра и на что его не хватило. Охотнее всего его слушали женщины. Конунг же только спросил у Хьярти:

– Что слышно про остров Мьолль?

– Говорят, что нынче летом Олава Стервятника крепко обидели свеи, – прищурился хёвдинг. – И что он задумался о большом походе.

– В Свеаланд? А сколько у него кораблей?

– По слухам, не меньше пяти боевых лодей ходят под началом Олава и его сына Гисли. Кто из них отправится к свеям, известно одним лишь богам. Гисли молод и полон сил, но и сам Олав тот еще волк…

– Не смей так его называть! – сердито оборвал хёвдинга Эйвинд. – Нашему роду волки всегда приносили удачу. А этот вор и предатель ее отобрал.