Берлинский боксерский клуб

Мужчина собрал принесенные им работы и в негодовании бросился прочь из квартиры. Но всего через несколько дней он явился снова, с теми же гравюрами. Когда мой отец открыл ему дверь, мужчина вместо приветствия сказал:

– Мне надо кормить семью.

Отец кивнул в ответ. Он заплатил за гравюры сумму, которую предложил с самого начала, причем для заключения сделки им с продавцом хватило всего пары фраз.

Покупателями были почти исключительно неевреи, как правило, из Берлина, но некоторые приезжали из Швейцарии, Франции, Голландии и даже из Англии. Мне случалось подслушать, как, обговаривая условия продажи, отец перескакивал с одного языка на другой. С покупателями он убедительно изображал жизнерадостность и одержимость искусством, умело убеждал их в исключительных достоинствах и ценности своего товара. Но стоило клиенту выйти за порог, он мрачнел и принимался горько жаловаться маме на стервятников, слетевшихся клевать наши кости.

В школе мне по-прежнему приходилось непросто, но встреч с «Волчьей стаей» худо-бедно удавалось избегать. К тому же благодаря слухам о моих занятиях боксом и знакомстве с самим Максом Шмелингом меня даже стали в некотором смысле уважать. Директор Мунтер, как и прежде, агитировал всех мальчишек вступать в гитлерюгенд. На еженедельных собраниях бежевых форменных рубашек становилось с каждым разом все больше, казалось, вот-вот и они заполонят всю школу.

В конце концов и Курт с Хансом нацепили новенькие форменные ремни с до блеска отполированными пряжками. Я не то чтобы очень этому удивился, но все равно посчитал их поступок предательством. Курт заметил, каким взглядом я смотрю на его пряжку, и решил, что я его осуждаю, хотя на самом деле мне было просто завидно. Он даже попытался оправдываться:

– Гитлерюгенд, скауты – какая разница. Это абсолютно ничего не значит.

Ему в голову не могло прийти, насколько мне обидно, что у меня нет такой пряжки, что я не смогу надеть форму, которую носят все вокруг.

Однажды вечером я вернулся из спортклуба домой и понял, что родители куда-то ушли. На вопрос «Есть кто дома?» мне никто не ответил. Зато из глубины квартиры донеслись приглушенные всхлипы. Я прошел по коридору и толкнул дверь в комнату Хильди. Она лежала на кровати, глядя заплаканными глазами в потолок и крепко прижимая к себе своего плюшевого кролика герра Морковку.

– Уходи! – сказала она и отвернулась к стенке.

– Что случилось?

– Ничего.

Хильди уткнулась лицом в подушку. Я сел к ней на край кровати.

– Уйди, Воробей!

– Лучше расскажи, что стряслось.

– Ты не поймешь.

– А ты, Кроха, постарайся, чтобы я понял.

Наконец она повернулась ко мне лицом: нос красный, глаза опухшие от слез.

– В школе… там девочки называют меня гнилым яблоком.

– Гнилым яблоком?

– Да. Из-за одной дурацкой книжки, которую нам задали.

– Что за книжка?

Хильди протянула мне книжку с картинками. Она называлась «Гнилые яблоки». Под названием на обложке была изображена ангельского вида арийская девочка, а возле нее – усыпанная яблоками яблоня. Почти все они выглядели красиво и аппетитно, и только у некоторых были человеческие лица – неприятные, носатые, с глазами навыкате и припухшими веками. Я открыл книжку и начал читать.