Берлинское кольцо

Рота СД высадилась из поезда в Юратишках ночью и сразу же попала в бешеную метель. Снег метался по перрону и путям, как очумелый. Трудно было понять, куда он летит: морозная пыль била то в лицо, то кидалась на плечи, то осыпала голову. Первым желанием солдат было заслонить глаза руками, избавиться от наседающего роя колючих песчинок. Казалось, все вокруг движется в каком-то безумном хороводе. Движется и воет. Дико воет, леденя душу. Вой этот доносился из тьмы, оттуда, где лежали бескрайние поля и таился лес. Куда надо было идти солдатам. Идти не хотелось, но их выстроили и повели. Повел капитан Хаит.

После Берлина, после небольшого, но уютного кабинета на Ноенбургерштрассе, наконец, после теплого вагона, пусть общего и душного, и все же закрытого от ветра, он оказался на снежном пустыре, растерзанном метелью. Ему тоже хотелось заслонить глаза, спасти себя от ударов бури, однако необходимость быть мужественным требовала стойкости. Он не поднял руку, только сощурился и упрямо наклонил голову.

– Ма-аш! – крикнул он по-немецки, хотя ни одного немца не было в колонне. И сам был не немцем. И вел роту не против немцев.

На ремне в кожаном чехле был пистолет. Он вынул его сразу, как только спустились со ступенек вагонов, и поднял вверх, давая этим понять, что рота не просто совершает марш, а идет в наступление. И наступление начинается тут, прямо от станции. Капитан Хаит второй раз руководил карательной операцией и четырежды участвовал в подавлении солдатских мятежей под командой опытных в подобных делах эсэсовцев Бруннера, Шмайзера, Бушмана и будущего усмирителя Варшавского восстания оберштурмбаннфюрера Дирлевангера. Они научили Хаита быть осторожным при приближении к цели и быть решительным в момент ее уничтожения. Взвинчивать солдат надо задолго до сближения с мятежниками. Эсэсман из роты особого назначения должен перегрызать горло жертве, не задумываясь над ее виновностью, не слушая мольбу и стоны. Имеющий глаза и уши непригоден для выполнения операции, говорил Дирлевангер. Его надо сделать глухим и слепым, а только злоба способна затмить в человеке все человеческое.

Метель мешала и в то же время помогала капитану. Она ожесточала солдат. Он слышал, как они ворчали, как ругались грязно, как посылали проклятия, и сам ругался, сам клял. Клял тех, кого надо было убить сейчас. Убить за то, что заставили идти в метель и мороз, проваливаться в снег, подставлять лицо ледяному ветру.

Капитан мог бы не браться за это грязное и трудное дело. Грязное потому, что предстояло убивать соплеменников, а трудное потому, что эти соплеменники могли ответить тем же, – у них в руках были автоматы. И все же он поехал в Юратишки, в Роменский батальон, поехал, услышав по телефону вопрос Дитриха – не посылали ли из комитета в эти края унтерштурмфюрера со знакомыми капитану приметами. Воскресшего унтерштурмфюрера!

Уже само по себе воскрешение павшего на Берлинер ринге туркестанца могло встревожить «военного министра». Но не воскрешение было главным. Главное, что воскрес он в Роменском батальоне, в том батальоне, где находился человек, повергший унтерштурмфюрера в потсдамском лесу. Совпадение более чем странное. Оно лишило капитана сна, погнало в снега Белоруссии. Заставило взять на себя опасную роль карателя. Сейчас, когда фронт приблизился к границам Польши и всюду хозяйничают партизаны!

Он шел впереди роты. Упрямо пробивал упругие волны ветра, летевшие навстречу, обжигался морозом, обливался снегом. И все держал пистолет в руке. Сжимал его судорожно. Понимал – в темноте всего можно ожидать, враг рядом, и он не пощадит капитана, вообще никого не пощадит из колонны. Пуля не способна выбирать достойного смерти – ляжет тот, кто ближе и приметнее, чья спина, лицо или висок окажутся доступнее для винтовки.

Впервые Хаиту приходилось участвовать в такой опасной операции. Если верить донесению, а оно написано своим человеком, тем самым человеком, что повалил унтерштурмфюрера на Берлинер ринге, то легионеры уже связаны с партизанами и готовы уйти в лес. Готовы были вчера и позавчера, значит, могут покинуть деревню в любую удобную минуту. Возможно, вот в эту минуту, оглушенную воем ветра и переполошенную метелью. Минуту, когда рота Хаита, слепая от тьмы и злобы, идет в наступление.

Внезапность! На нее надеялись в штабе, и не только надеялись, но и подготовили ее: поезд остановился у перрона поздно вечером. Никто не знал о прибытии роты особого назначения, даже комендант станции. И все же эсэсовцев в черных шинелях могли ждать. Как ждут наказания совершившие проступок. По законам логики!

Он хотел стрелять при первом же сигнале об опасности. И стрелял бы. Но сигналов не было. Была только морозная тьма и ярилась метель.