Берроуз, который взорвался. Бит-поколение, постмодернизм, киберпанк и другие осколки

Пожалуй, ни то ни другое. В определенной мере Берроуз в разговоре с Одье, конечно, лукавит: все приведенные выше ключевые черты бит-поколения – приверженность национальной литературной традиции, чувство фрагмента, склонности к трансгрессии, пограничному опыту, сексуальным и насильственным крайностям, шизофреническая поэтика – вполне характерны и для его творчества. И в то же время Берроуз абсолютно искренен.

Отрезать себя от любого целого – поколенческого или тем более религиозного – для него творческая и жизненная необходимость. Великий отказник Берроуз строит свой частный отказ внутри Великого Отказа послевоенной контркультуры. В самом слове «контркультура» он отрезает приставку и просачивается в образовавшуюся дыру – так, что никакому литературоведу и классификатору за ним не угнаться. Он еретик не по чину, а по образу жизни и мышления.

Там, где Гинзберг возвращается к каталогам Уитмена, Берроуз докручивает каталог до нарезок; там, где Корсо славит Музу и Гения, Берроуз прославляет лихой плагиат. Не Король Битников, как Джек Керуак, и не Святой Шут, как Нил Кэссиди, он – мастер метаморфоз, которому по природе положено быть изменчивым, подвижным, отличным от самого себя.

Он строит гибриды, машины различия, а не слагает агиографии и не читает проповеди. Разобравшись в машинерии «Голого завтрака», мы увидим, как это реализуется на практике.

Интерзона

После убийства Джоан Билла взяли под стражу. В Мехико с деньгами для залога срочно приехал его отец Мортимер Берроуз. Дети отправились к родственникам: Уильям-младший – к родителям Билла, Джули – к родителям Джоан.

Адвокатом Берроуза был Бернабе Хурадо, большой мастер своего дела, – хитрый и пронырливый «решала», который, пожалуй, отмазал бы и самого Гитлера. Что уж говорить о Билле Берроузе – стараниями Хурадо он вышел под залог в минимальные для Мехико сроки. В письме от 5 ноября 1951 года, то есть через два месяца после убийства Джоан, Билл писал Гинзбергу: «Мое дело еще не закрыто, но адвокат уверяет: больше гемора не будет. Келлс спросил, могут ли меня снова упрятать в тюрягу, и Хурадо возмутился: „Что-о? Мистера Берроуза снова в тюрьму?! Моя репутация мне дорога!“ Когда я сел за убийство, он вытащил меня в рекордные сроки, вот тебе наглядный пример его мастерства. Каждый раз при встрече адвокат угощает меня выпивкой и зовет своих будущих клиентов, хвастает: „А вот и Берроуз! Вышел через тринадцать дней! Быстрее всех в Мексике!“»{185}

Пока шел суд – фактически год, – Берроуз был волен заниматься своими литературными и авантюрными делами. Он пишет и повторяет свою южноамериканскую экспедицию в поисках яхе. Суд заключает, что убийство Джоан было несчастным случаем. План адвоката Хурадо сработал, и Билл получил всего два года условно. Правда, сам Бернабе Хурадо тут же вляпался в уголовную историю (сбил какого-то парня на своем кадиллаке) и спешно бежал из страны – в итоге, из опасений за собственную безопасность, Берроуз и сам был вынужден покинуть Мехико. Письмо от 15 декабря 1952 года: «Дорогой Аллен! Хурадо замочил кого-то и смотался из Мексики. Власти тут же захотели вытрясти из меня больше денег, и я решил последовать примеру своего адвоката»{186}. Несмотря на все там случившееся, впоследствии Билл будет вспоминать Мексику с какой-то поистине нездоровой любовью.

В 1953 году Берроуз впервые за долгое время вернулся в США, но жить на родине он не хотел. Теперь его целью был Танжер, интернациональная зона в Марокко, где жизнь и все ее прелести, как он слышал, были невероятно дешевы. Впрочем, он погостил у родителей в Сент-Луисе, а затем поехал к Гинзбергу в Нью-Йорк.

В середине августа 1953-го он уже был у Гинзберга по адресу Ист-Севенс-стрит (англ.

East 7th Street), 206. К тому моменту Аллен уже поспособствовал выходу «Джанки», литературного дебюта Берроуза, в Ace Books. Друзья не виделись около шести лет, и Берроуз возлагал на эту встречу много надежд, в том числе романтических. Однако их отношения стали обретать формы, чуждые, как оказалось, обоим.

Аллен и Билл, поначалу делившие комнату, стали делить и постель. Это нравилось Биллу, но, как оказалось, не очень нравилось Аллену: он отзывался о сексе с Биллом как о чем-то «слишком странном, чтобы быть удовлетворительным» (англ. «too bizarre to be satisfying»){187}. Очевидно, Гинзберг испытывал большой внутренний дискомфорт: с одной стороны, он ценил Билла как друга, восхищался его литературным талантом и понимал, что после всего, что с ним случилось, Биллу нужны поддержка и нежность («Берроуз влюбился в меня, мы спали вместе, и я узрел его мягкую сердцевину, в которой он чувствовал себя изолированным, одиноким во всем мире, и он нуждался… в каком-то возбуждении, и тогда я тоже отвечал ему любовью, и я оказывал ему внимание и давал то возбуждение, которого он требовал»){188}; с другой стороны, ответных эротических чувств у него к Биллу не было, и в целом он предпочитал парней помоложе.