Берроуз, который взорвался. Бит-поколение, постмодернизм, киберпанк и другие осколки

Многочисленные наркотики – каждый с собственным, легко отличимым эффектом – отражаются в манере берроузовского письма. Шизофренический джанковый стиль быстро сменяется будто застывшей, протяжной просодией маджуна (как сказано в «Голом завтраке», «это конопля, высушенная, мелко истолченная до консистенции зеленой сахарной пудры и смешанная с какими-нибудь сладостями, по вкусу напоминающая рождественский пудинг с примесью песка, но выбор сладостей произволен…»{213}). Сознательно прорабатывавший различные наркотические эффекты на письме, Берроуз во фрагментах и письмах тщательно эксплицирует эту свою наркопоэтику: «Как алкоголь у нас, опиум на Дальнем Востоке, а кокаин – в Южной Америке, так гашиш стал наркотиком у мусульман. ‹…› Один американский психоаналитик, который практикует в Касабланке, говорил: араба нельзя проанализировать, у него совершенно иная структура суперэго, нет чувства времени. Араб никогда ничего не заканчивает, и поэтому любопытно, что наркотик мусульман – именно гашиш, ведь он влияет на чувство времени. Обычно события выстраиваются в четкой временной системе, где присутствуют прошлое, настоящее, будущее. Под влиянием гашиша человек не видит разницы, для него все события существуют одновременно»{214}

.

В этом гашишном безвременье легко угадать вызревающий гипертекст «Голого завтрака». «Составляю роман из описания фактов, какими я их вижу и чувствую. Начало? Концовка? О чем я! Этот роман – как арабская музыка, течет-течет, а потом раз – умолкает»{215}. В какой-то момент сам Берроуз перестал понимать, где заканчивается наркозависимость и начинается литература. «Работа для меня – что наркотик, без нее жизнь напоминает хронический кошмар. ‹…› Пытаюсь писать роман. ‹…› Ширяюсь каждые четыре часа полусинтетической дрянью. ‹…› Один Бог знает, что у меня теперь за зависимость»{216}

.

По сути, танжерский период Берроуза – это мучительно долгая процедура переработки наркотического состояния, со всеми сопутствующими явлениями, в литературный процесс. Именно литература фиксирует невыносимость наркотического гомеостаза: «Я не стирал брюк уже несколько месяцев, и они лоснятся, будто смазанные жиром, дни скользят мимо, словно привязанные к шприцу длинной нитью крови… секс, алкоголь и прочие услады плоти легко забываются в этой неопределенности порочного наслаждения, в этом плотном, уютном коконе»{217}. От диагностики собственного состояния Берроуз переходит к необходимости писать: «Депрессия. Так хреново не было с тех пор, как Джоан умерла», и тут же: «Что я пытаюсь сказать писательством? Этот роман – о переходных стадиях, стадиях скрытых, о проклевывающемся телепатическом даре, о попытках контролировать и душить новые формы»{218}

. Задуманный «роман о переходных стадиях», собственно, обещает, что весь этот наркотический кошмар – еще не конец, а именно переходный период, этап перехода в новое состояние. Одновременно роман – это и средство подобного перехода. Как после убийства Джоан, Берроуз должен был буквально «выписаться» из кошмара – наружу.

Поэтому закономерно, что, работая над новым романом, писатель решает бросить наркотики. Автор «Голого завтрака» буквально отталкивается от наркозависимости, начиная роман с длинного описания своей разлагающейся телесности – о том, как он не выходит из комнаты, не моется месяцами и каждый час колет иглой свое одеревеневшее тело; нет воды, нет света, неподвижный наркоман сидит в танжерской темноте и бесконечно пялится на носок своего ботинка…{219} Художественный процесс в своей истине требует и физиологического преображения – иначе все тщетно, наружу не выписаться, не выбраться из темной танжерской комнаты, не выйти из клетки одеревеневшего тела. В письмах возникает устойчивый рефрен: «Твердо решил: брошу наркотики. Сдохну, но брошу»{220}

.

В октябре 1955 года Берроуз ложится на лечение в танжерскую клинику Бенхимоля. «У меня сейчас такой прилив вдохновения, какого не было несколько месяцев… Скоро я вылечусь!»{221} Однако первый энтузиазм был ложным, и лечение, как и ранее в Лексингтоне, не дало долгосрочных результатов.

Настоящий успех принесло лечение в клинике Джона Дента в Лондоне в следующем году{222}. Несмотря на то что процесс был тяжелым, Берроузу в итоге удалось преодолеть тягу к опиатам. «Лечение ужасно. За неделю мой наркотический рацион сократился с тридцати гранов М. до нуля. Но в этот раз меня лечит профи, врач, которому интересны яхе, памятники майя и вообще все постижимое. Он часто приходит ко мне в два ночи и остается до пяти утра, потому что знает: я не могу спать»{223}.