Берроуз, который взорвался. Бит-поколение, постмодернизм, киберпанк и другие осколки

Жопа буквально сжирает голову и становится на ее место. Грубо материальный низ бунтует и побеждает горделиво-интеллектуальный верх – ну чем не схема любого революционного переворота? Описывая такой переворот в форме противостояния официальной – церковной – и народной культур, Бахтин подчеркивает освобождающую роль юмора, который мы сейчас бы охарактеризовали как «ниже пояса», но этот юмор буквально располагается ниже пояса: там, где была голова, должна оказаться доселе стыдливо запрятанная задница. Пародийно травестируя все структуры властного дискурса, простой народ в карнавальном угаре выставлял деревенского дурака папой римским, одевал шлюх монашками и, конечно же, гадил на папертях; Петр I ввел «Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор» с той же отчетливо пародийной целью; Сад и Батай разыгрывали сцены самого дикого насилия в церквях и монастырях; Берроуз же описывает, как президентом США становится здоровый краснозадый бабуин, а ожившая жопа узурпирует позицию головы. Такова пародия, смешивающая жестокое и смешное.

Во всех подобных примерах низкое выходит из сокрытости в явленность, и для открыто-высокого такой выход оказывается фатальным. По этой схеме построен весь образный ряд юмориста Рабле: все его приемы выходят из мироощущения народной смеховой культуры. Бахтин пишет: «Мироощущение это, враждебное всему готовому и завершенному, всяким претензиям на незыблемость и вечность, требовало динамических и изменчивых („протеических“), играющих и зыбких форм для своего выражения. Пафосом смен и обновлений, сознанием веселой относительности господствующих правд и властей проникнуты все формы и символы карнавального языка. Для него очень характерна своеобразная логика „обратности“, „наоборот“, „наизнанку“, логика непрестанных перемещений верха и низа („колесо“), лица и зада, характерны разнообразные виды пародий на обычную, то есть внекарнавальную жизнь, как „мир наизнанку“»{310}.

Твердым установлениям нужно противопоставить текучее становление. Культу серьезности – грубый, вульгарный смех, который «снижает и материализует»{311}. Строгому и благочестивому телесному образу – материально-телесный низ. Голове – жопу. Рабле смакует все формы низа – еда и питье, выделения, секс: «Тело раскрывает свою сущность, как растущее и выходящее за свои пределы начало, только в таких актах, как совокупление, беременность, роды, агония, еда, питье, испражнение»{312}. Вульгарное, то есть народное, низкое тело противопоставляется классическому телесному канону, или телу античности – хорошо сложенному, организованному: последнее есть тело власти, ибо имеет строгую форму, завершено и совершенно, четко отграничено от других тел, закрыто, из него изъяты все приметы возможной динамики – отверстия

, неровности и прочее. Все низкое устраняется.

Чтобы разрушить канон, необходимо во всей полноте вернуть телу его репрессированный низ: вписать организованное тело в текучее тело без органов; открыть отдельные тела друг для друга, наделав в них множество ран и отверстий («с помощью этих отверстий преображай свое грешное тело»{313}) и бросив тела в протеический мир насилия.

У Жоржа Батая, близкого к Берроузу наследника Рабле, фигура карнавального переворачивания достигает схематической ясности в раннем сюрреалистическом тексте «Солнечный анус», во многом напоминающем рутину о говорящей жопе. Батай пишет: «Ясно, что мир пародиен, иначе говоря, все, на что ни посмотришь, есть пародия чего-то другого или то же самое в разочаровывающей форме»{314}; «Выброшенный башмак, гнилой зуб, едва выступающий нос, повар, плюющий в пищу своих хозяев, являются для любви тем же, чем флаг для нации»

{315}; «Земной шар покрыт вулканами, которые служат ему анусами»; «Земля дрочит подчас с неистовством, и все рушится на ее поверхности»{316}; «Солнечное кольцо – solar annulus

 – это нетронутый анус ее восемнадцатилетнего тела, с которым ничто столь же слепящее не может сравниться, разве что солнце, хотя анус – это ночь»{317}. Нет ничего выше солнца и нет ничего ниже ануса, но универсальная сила пародии способна нарушить даже эту симметрию. Народ карнавально бунтует против церковной власти. Зад без труда пожирает голову. Внутри Интерзоны плебейские тела сливаются с телами привилегированных богачей: «Бриллианты и меха, вечерние платья и орхидеи, костюмы и нижнее белье в беспорядке разбросаны по полу, покрытому бьющейся в корчах, взбешенной, вздымающейся массой голых тел»{318}.