Кадр с научной конференции. Берроуз стоит в центре. Берроуз исчезает. Ученые переглядываются. И тоже исчезают. Иероглифы со стола сдувает сквозняк. Листы разлетаются по улице и падают в грязь.
Белый экран.
Играет джаз.
Молодой человек на улице пускается в пляс. Затем останавливается, закуривает и садится на тротуар. Смотрит на небо. Там синие кляксы. Молодой человек в недоумении. Красные кляксы, зеленые кляксы, танцующие, как помехи.
Некто в противогазе с оружием раздваивается.
Надпись на экране: «The End».
Экспериментатор!
Из Танжера, где он помогал Берроузу с рукописями «Голого завтрака», Гинзберг с Орловски отправились в Париж, куда уже отбыл Грегори Корсо. Трое битников поселились в одном отеле Латинского квартала по адресу 9
5 октября 1957 года новые постояльцы заняли свои комнаты. Берроуз присоединился к Гинзбергу и компании чуть позже, в январе 1958-го. По счастью, они разминулись с Орловски: как пишет Майлз, Билл презирал и все время пытался унизить Питера{324}
. Орловски в ответ называл его Сатаническим Биллом{325}.Битники, хотя и держались особняком в Париже, все же свели знакомство с некоторыми крупными французскими современниками. Тон задал Корсо, который, приехав в Париж раньше остальных, быстро сошелся с Жаном Жене: между ними обнаружилось много общего – не в последнюю очередь благодаря богатому тюремному опыту.
Итальянец из Гринвич-Виллидж, Корсо сел за воровство еще подростком, в 1942-м, затем сел повторно в 1947-м; его жизнь изменилась, когда в 1950-х он встретился с Гинзбергом и стал развивать свой поэтический талант. Поэзия Корсо – во всяком случае, содержательно – не многим обязана тюрьме, в отличие от прозы Жене, насыщенной образами социальных низов. В Жене было что-то от битника: с заокеанскими коллегами его сближал интерес к экстремальным и ненормальным, зачастую радикальным и трансгрессивным феноменам. Берроузу это было близко, он называл Жана Жене одним из своих любимых писателей, а Гинзбергу писал: «Говорю тебе, Жене – величайший из ныне живущих прозаиков»{326}
.Любил Берроуз и Луи-Фердинанда Селина – не зря Барри Майлз охарактеризовал берроузовскую прозу как «по-селиновски сюрреальную панораму»{327}
. И летом 1958-го Селин и Гинзберг познакомились. Сидя за вином, они разговаривали о ненависти, которую Селин внушал людям из-за своего коллаборационизма, и постоянных угрозах, которые ему по-прежнему поступали. Битники подарили ему свои книги; вряд ли Селин их прочитал, хотя английский знал хорошо. Этот визит был чем-то вроде паломничества – битники восхищались французским писателем с конца 1940-х. Именно Берроуз открыл Селина для Гинзберга и Керуака и сам никогда не отрицал его существенного влияния. Он возводил Селина к той же традиции плутовского романа, к которой причислял и себя самого{328}. Селин умрет через три года после этой встречи, в июле 1961 года.Некоторое время жизнь в Бит-отеле напоминала писательскую идиллию. Майлз описывает ее так: «Как правило, первым вставал Грегори, часов в десять или раньше. Он не завтракал, просто сидел в своей крохотной комнатке на чердаке и редактировал или печатал стихи, написанные вчера вечером. ‹…› Следующим, около полудня, вставал Аллен. Билл просыпался в час дня, пил чай с хлебом, а потом они с Алленом часов до трех разговаривали. В полдень Аллен часто ходил гулять с Грегори. Билл выбирался из дома ближе к вечеру, чтобы купить болеутоляющих и сходить к психоаналитику. ‹…› Как правило, к десяти Аллен возвращался к себе в комнату, чтобы отвечать на письма, печатать рукописи или делать записи в зеленых дневниках. Билл писал или общался с гостями. Грегори растворялся в ночи в поисках девушек»{329}
.Однако идиллия была недолгой: вскоре Гинзберг уехал обратно в Нью-Йорк, а Билл остался в Париже со своими болеутоляющими, психоанализом и Корсо. Впрочем, довольно быстро в отеле появился Брайон Гайсин, знакомый Биллу еще по Танжеру. Сближение с Гайсином и публикация «Голого завтрака» – два главных события парижского периода жизни Берроуза.
Из Нью-Йорка Гинзберг с присущей ему гиперактивностью вел дела битников в целом и Билла в частности: Аллен, как и прежде, оставался его литературным агентом. Берроуз знал, что всегда может рассчитывать на Гинзберга: «Значит так, сладенький, ты ведь мой агент, так что тебе и решать, что делать дальше с интерзоновским романом. Месяца через два пришлю еще страниц сто. Твоя доля – двадцать процентов»{330}
.