Берроуз, который взорвался. Бит-поколение, постмодернизм, киберпанк и другие осколки

Знаменитый Ацефал – человек без головы, символ одноименного квазирелигиозного общества – стал визитной карточкой Батая, и нас не должно удивлять, что Ацефал – точь-в-точь говорящая жопа Берроуза. Как пишет Зыгмонт, «замена головы обрубком есть замена закрытого навершия открытым сфинктером [курсив мой. – Прим. авт.], разъемом входа/выхода, и в этом смысле неполнота ацефаловой шеи служит все той же цели „раскрытия“ порабощенного своим собственным разумом человеческого существа бытию…»{319}

Веселое карнавальное переворачивание смыкается с жестоким насилием там, где для нужд пародии требуется разомкнуть – то есть надрезать, раскрыть – пародируемые объекты. Как писал Делёз в книге о художнике Фрэнсисе Бэконе, «в литературе стремление тела выскользнуть через острие или отверстие, являющееся частью его самого или его окружения, отлично передал Берроуз».{320} Коль скоро надо выскользнуть из себя, то почему бы и не через голову?

Ацефал, или сфинктер на месте шеи, свидетельствует, что пародия, хоть и смешная до какого-то момента, на деле имеет очень серьезные и жестокие стороны. Говоря о Рабле, Бахтин по цензурным соображениям старался избегать пародийной жестокости, всячески выпячивая пародийный смех. Сад, Батай и Берроуз делают прямо противоположное: не чуждые юмору, они все-таки растворяют смеховое начало пародии в ее более фундаментальном насильственном начале.

Нам правда смешно от того, что все вокруг с жутким весельем разрывается на части. Первоначально Берроуз хотел закончить «ГЗ» на такой вот насильственно-юмористической ноте: «Финал, наверное, будет такой: техник-жопочист взрывает мир, дернув за рычаг, и говорит: „От души пердануло! На Юпитере слышно будет“»{321}

.

Насилие у Берроуза ведет к освобождению, но этот его эмансипаторный потенциал совсем не похож на битнический.

Там, где прочие битники – прежде всего Гинзберг и Керуак – заимствовали в целях эмансипации религиозный язык, Берроуз, в этом сближающийся скорее с Садом, Батаем, Делёзом, решительно профанирует любую религиозную атрибутику, растворяя ее в подчеркнутом материализме его насильственно-телесной вселенной. Оливер Харрис напоминает, как Берроуз оспаривал «опыт видений Гинзберга, настаивая на семантической ясности, конкретных примерах, знаниях, полученных на опыте и отражающих его собственную убежденность в необходимости экспериментального подтверждения фактов: „Мистицизм – лишь слово. Мне же интересны факты, факты, получаемые из всякого опыта“»{322}. По сути, насилие здесь повсеместно и неизбежно именно потому, что не остается никакого духа

или иного мира, который мог бы это насилие трансцендировать и таким образом искупить; насилие остается единственным типом отношений там, где все редуцируется до телесного.

В таком случае о какой эмансипации вообще может идти речь? Очевидно, только об имманентной. Эмансипация от насилия – это еще один вид насилия наряду со всеми прочими. Или же так: эмансипация от насилия дискурса, знака и слова – это высвобожденное насилие тела, самодостаточное и замкнутое на самом себе. На смену желанию приходит другое желание; насилие побивается насилием.

Берроузовские тела – в отличие от тел Гинзберга и Керуака – не получают «духовного» освобождения, ибо для него дух – это пустое понятие, слово без референта, и как таковой именно дух является словом-врагом для автора «ГЗ», кодом, захватывающим тела, орудием-инструментом кибернетических технократов вроде доктора Бенвея. Неслучайно глава «Бенвей» заканчивается тем, что пациенты освобождаются от власти кода, выходят из клеток и начинают творить жестокое карнавальное насилие. Это единственный способ эмансипации, который в конечном счете нам предлагает берроузовский «роман».

Даже излечившись, Билли Ли не освобождается от тела. Конечно, он излечивается от джанка («Опиатчики Всех Стран, Соединяйтесь! Нам нечего терять, кроме Своих Барыг. А ОНИ НЕ НЕОБХОДИМЫ»{323}), он получает новое тело – здоровое тело апоморфина, алмазное тело литературы, – что в то же время означает, что он не свободен от тела как такового. Ли всего лишь встраивается в новый режим телесности в общем потоке тела без органов.

«ГЗ» последовательно еретичен, ибо последовательно материален и имманентен (то есть он исключает существование любого мира кроме того, в котором мы живем). Словесные обещания царства небесного – четко определенный враг, инстанция кодирующего контроля. Однако заявленная в «ГЗ» неогностическая война кода и тела еще не развернута во всей полноте следствий. Но параллельно в 1950-х Берроуз уже пишет фрагменты, позже мутировавшие в «Трилогию „Сверхновая“». Именно там будут развиты образы кода-контроля и слова-врага. Потребовалось изобретение метода нарезок, чтобы этот проект, устремленный далеко за пределы «Голого завтрака», мог быть успешно осуществлен.

Часть третья. Башням открыть огонь!