Ли отмахивается с явным раздражением: поди разбери, чем оно вызвано – моей неудачной аналогией или каким-то тягостным воспоминанием. Он начинает что-то говорить, замолкает, бросает начатую тему и возвращается к президенту Шри-Ланки: «Читал я его речи. Я сразу понял, что он сингальский экстремист. Мне его не переубедить».
Ввязываться в сражения, где нельзя победить, – это не слишком-то соответствует прагматическим установкам ЛКЮ, которые всегда нацелены на успех. Не разделяет он и квазирелигиозного почтения перед так называемой «чистой демократией» как предпочтительной формой управления обществом. Сейчас он не напоминает нам, что на Шри-Ланке действует настоящая демократия, основанная на принципе «один гражданин – один голос». ЛКЮ ничего не имеет против демократий, когда они нормально работают. Он против того, чтобы их защищать всего лишь потому, что это демократии. Такая позиция представляется мне более последовательной, чем внешняя политика США, когда мы поддерживаем другие демократии, если их действия соответствуют нашим идеалам, и осуждаем (а то и хуже), когда их действия нас не устраивают.
Кроме того, моему собеседнику не нравится, когда те или иные позиции отстаивают не потому, что они основаны на добротном фундаменте, а лишь потому, что они политически корректны. Он действительно убежден, что китайский народ более трудолюбив, чем многие другие национальности или этносы (хотя, конечно, японцам он, может быть, и уступит). Он действительно полагает, что XXI век будет веком Китая или Азии. Он считает, что тамилы заслуживают большего уважения, чем им оказывают сингальцы. Он сомневается, чтобы какой-нибудь средний малаец сумел вдруг превратиться в ответственного трудоголика – такого, каковы многие китайцы, многие (как мы увидим позже) израильтяне… каковы, в конце концов, японцы. Посмотрите, к примеру, на них – они служат отличной демонстрацией того факта, что даже совершенно неэффективная демократическая система управления не является препятствием на пути экономического роста.
Китайский синдром
В беседах с ЛКЮ мы часто возвращались к вопросу отношений между Сингапуром и Китаем, однако, чтобы сейчас перейти к этой теме, полезно было бы сделать небольшое отступление.
ЛКЮ без оговорок признает, что его внимание буквально приковано к Китаю. Если не считать его родного Сингапура, ничего он не рассматривает так пристально, как Китай. (Следует отметить, что последнее время на экране его радара ярко засветилась еще одна точка – это Индия.)
Китай – это не просто грандиозные просторы, которых не охватить воображением. Теперь он постепенно превращается в олицетворение новой грандиозной концепции. Впервые за долгие времена все наше будущее станет в большой степени зависеть от того, что Китай надумает делать (или не надумает делать). Многим из нас, особенно на Западе, эту новость будет трудно переварить. Уж очень мы привыкли считать себя пупом земли.
Китай отличается от всего остального мира не только большим числом обитателей. Возвращая себе достойный статус в мировом геополитическом раскладе, он являет нам образец стремительного экономического развития. Будет ли оно таковым и дальше? Никто не знает. Всякое может случиться – вон в Китае случилось такое, чего никто не ждал. И сейчас дело идет к тому, чтобы Китай в XXI веке стал локомотивом для всей Азии. А ведь еще в 60-е годы прошлого века, когда это был дремлющий гигант, нетвердо стоящий на ногах, никто не предсказывал ему такого будущего. Глубоко спрятанные исторические силы не могут слишком долго оставаться втуне.
Благодаря политической интуиции ЛКЮ и его ближайшего окружения им удалось заглянуть за следующий поворот истории, увидеть новые, захватывающие дух перспективы и даже публично и ясно сформулировать свои выводы по этому поводу. Подобно великому мыслителю Арнольду Дж. Тойнби (1889–1975), ЛКЮ убежден, что, если какая-либо цивилизация или культура не желает исчезнуть с мировой сцены, она должна с открытым забралом принимать вызовы и угрозы истории. Он также согласен с Тойнби, что любая страна или культура, если у нее нет энергичной, высокообразованной элиты, преданной общественному служению, будет обречена на слишком медленную реакцию, а такая медлительность чревата трагическими или даже фатальными последствиями.
На одном уровне понимания мы видим, что ставка, которую Ли делает на элитаристские механизмы управления, связана, скорее всего, с унаследованной культурой, памятью об эффективном управлении, которое в прежних династиях реализовывалось руками китайских мандаринов. Впрочем, здесь наблюдается не только повторение пройденного – современная сингапурская управленческая элита реализует эти принципы в новых условиях и распространяет их на область совершенно новых реалий. Короче говоря, современное искусство управления, включающее в себя базовые принципы принятия решений и установки приоритетов, являет собой слишком сложное ремесло, чтобы его можно было доверить простому человеку с улицы.