«Просите дать вам наставление об избавлении от рассеянности во время молитвы. Чтобы совсем не рассеиваться на молитве, для нас, грешных людей, невозможно. Но все-таки должно стараться по возможности собирать свой ум, заключая его в слова молитвы, то есть вникать в каждое слово молитвы. Холодностью и окаменением смущаться не следует, а продолжать понуждать себя к молитве, сознавая себя недостойным утешения и умиления. Если молитва холодна, то из этого не следует заключать, что она и неугодна Богу, а иногда даже такая молитва вменяется человеку в подвиг, если только человек смиряется и всячески укоряет себя перед Богом».
Уча других терпению, смирению, незлобию и всему необходимому для христианского расположения души, старец Иосиф первый сам подавал пример в исполнении всех этих добродетелей. Всякие скорби и неприятности он переносил с таким благодушием и спокойствием, что посторонние и не догадывались даже, какие испытания он имел.
Случалось, что ему с возмущением указывали на некоторые поступки других, явно вредные или производящие смущение. Старец и в таких случаях кротко говорил: «Что же делать? надо потерпеть; нам от этого вреда не будет, а польза большая, если со смирением перенесем». Нередко говорил: «Бывает и ревность не по разуму: или: не
Когда приходилось на исповеди каяться в осуждении лиц, недоброжелательно к нему относившихся, то старец обыкновенно говорил: «Осуждать не нужно; ведь это не они, а враг их возмущает, а за них молиться надо». Так проникнут он был смирением и так крепок был он духом.
Он одинаково спокойно принимал и честь, и безчестие и с таким же глубоким смирением относился и к похвалам. Когда ему передавали чьи-нибудь похвалы или выражали свое удовольствие, по поводу какого-либо
Как сказано было выше, внутренняя духовная жизнь старца была для всех сокровенна. Одно только известно достоверно, что он занимался внутренней молитвой, или так называемым «умным деланием». Его ближайший келейник, которого старец не стеснялся, рассказывал, что, входя по какому-либо делу в келью старца, он часто заставал его творящим молитву Иисусову. Батюшка, лежа на кровати, с великим благоговением и сокрушением сердечным, полушепотом произносил слова молитвы, особенное ударение делая на словах: Господи, Иисусе Христе... и во избежание самообмана, косточками от маслин отмечал количество пройденных четок, для чего на столике около кровати у него всегда стояла коробочка с этими косточками. Особенно же умилительна и трогательна была эта молитва после приобщения Святых Таин, когда благодатный старец весь погружен был в молитвенное созерцание и от сильного движения молитвы не мог даже сдерживать ее внутри и громко призывал имя Божие.
Однажды у него спросили, как и давно ли получил он дар молитвы? Батюшка со свойственным ему простосердечием ответил: «Молитва сама учит. Сказано:
Батюшка как сам был непрестанный молитвенник, так и других располагал к занятию Иисусовой молитвой, и в своих наставлениях особенно хорошо говорил о молитве, как о самом необходимом для каждого человека деле. Если же в ком видел особенное расположение к ней, то старался развивать и поддерживать в нем искру этого стремления своими опытными мудрыми советами, согласно святоотеческих писаний об этом предмете, изложенных в «Добротолюбии».
Нетерпеливых же и неопытных старец решительно и строго предохранял, не допуская касаться высоких степеней молитвы, уча их проходить этот путь постепенно, начиная с молитвы Иисусовой, произносимой устно и непременно по четкам в определенном количестве. «Это предохраняет от высокоумия, — говорил старец, — иной раз, не соблюдая счета, можно подумать, что по количеству очень много молитв проговорил; а если считать по четкам, то окажется, что и одной сотни не прошел».