Беспокойство

Это был платок, мокрый, измятый. Туров рассматривал его как диковинку, хотя сразу опознал. Алешка и раньше давал его Сашко, чтобы та «не огнилась» в играх. Она охотно покрывала им свою голову и спрашивала: «Теперь я не похожа на подсолнух и не демаскалуюсь?»

«Эх ты, Алешка, Алешка, выдумщик великий. Хороший ты парень, да немножечко чересчур берешь».

— А-а, го-го…

Прислушался. В ответ глухое, шепотливое эхо.

— О-о, го-го…

Молчание, придавленная глухота.

В чащобу почти не проникает свет. Деревья переплелись, сквозь них нелегко пробраться. Возле высокой сосны, куда привел Дик, опять обнаружил отпечатки ног и Алешки, и Сашко, а рядом с ними след тех же ног в обуви сорок второго размера.

— Дик, что за чудо — не прилетели же ребята сюда по воздуху?

Даже посмотрел наверх: из-за ветвей небо не видно. Но все же как могло случиться — шел один человек и вдруг три следа?

— О-о, го-го-го-о-о-о! — вновь закричал Туров.

В ответ немота — придавленная, глухая. Далеко, значит, ушли, голос до них не долетит. Надо спешить. Он поторопил Дика и заметил: бока у собаки опали, и не та уже прыть, поводок не натягивается. Устал Дик — годы не те, и покормить нечем. Да и сам Туров не лучше — темно в глазах, земля качается под ногами.

Туров, держись! Туров, не сдавайся!

Впереди виднелось взгорье. С ходу подъем не одолели. Собственно, первым сдал Туров — ноги ослабли, подломились, и он чуть не сполз вниз. Дик придержал, ухватившись зубами за ремень. Когда укрепился подле коряги, переждал с минуту, лбом ткнулся в собачью морду. Спасибо, дружище!

Дик ощерился, чисто по-собачьи, как всегда, когда разговаривал с ним Туров, — во всю пасть… И тут же навострил уши, поднял голову. Туров шепотом, в самое ухо: Алешка! Слово, знакомое Дику. Вскочил и разом одолел кручу. Теперь Турову легче вскарабкаться. Пес уперся лапами и ждал, пока Туров не оказался рядом.

— Алешка! Ищи!

Дик поводил мордой и потянул вниз, к реке. Кособоко бежит, след держит. Туров, поспевай!

16

За рекой Кайши бухнулся на землю — ноша не так уж легка. Алешка и Сашко слетели с его плеч. Сашко вскрикнула от боли…

Решение пришло там, под сосной, созрело в один миг. «Хоросо, хоросо, командир! Кайши обязательно вернется. Га-га, Василий Иванович, рука не поднимается стрелять в сына». Алешку он будет вести впереди, а если потребуется, поднимет на грудь. Девочку приторочит к спине. Пойдет в открытую. Никто не выстрелит. А уж он, Кайши, к себе не подпустит — ни человека, ни собаку, сразит первой пулей.

Сашко плакала. Алешке хотелось чем-то помочь ей. Но так, чтобы Сашко не подумала, что ему, Алешке, тоже нелегко, что и он сам страшится этого бандита и готов расплакаться. Нет, нет, Алешка не таков! Он скривил рожицу, подмигнул:

— Аля-а, аля-ля, вышла кошка за кота…

— Мне нисколечко не страшно, Алеша. Я просто есть хочу. — Она смотрит на лежащего вниз лицом бандюгу. Алешка понимает: Сашко, наверное, просто храбрится, но и то хорошо.

Кайши перевернулся на спину, разбросал длинные руки, склонил голову и смотрит на ребят, прикидывая, как будет переходить границу. На виду у пограничников. Закричит ли Алешка? Надо, чтобы закричал: «Товарищи! Я сын Василия Ивановича. Не стреляйте!»

— Ты будешь кричать по моему приказу.

Алешка делает вид, что ничего не слышит, подмаргивает Сашко:

— Вот так, и не хнычь!

— А я уже не плачу.

— Ты молодец, Сашко!

Кайши прыжком к Алешке. Сашко зажмурилась, услышала удар. Не видела, как Алешка выплюнул зуб. Открыла глаза: у Алешки из угла рта тянется красная ленточка. Это же кровь!

— Алешка!..

А он усмехнулся и глазенками в лицо Кайши:

— Аля-ля, аля-ля. А ты фашист!

«Мошка. Козявка». Замахнулся, но не ударил. Скривил тонкие губы и бряк на землю как подрубленный. «Мошка — одного удара хватит». Вытащил тюбик спирта — и в рот. «Фашист»…

Нет, ничем не вытеснишь это слово, засело в голове… И опять тут Харза представился: стоит у обрыва. «Зря все это затеяли. Сегодня ты меня, а завтра кто-то тебя по башке прикладом. Отпусти, век не забуду». А командир из-за угла казармы наблюдает. Не один, конечно, с Розбин-Лобиным. Проверка на преданность.

Свой своего — бац! И нет этому конца.

Кайши поднялся весь черный, будто обгорелый. Схватил Сашко — и за спину, как переметную суму. Алешку поставил впереди себя и ткнул в спину пистолетом — пошел!

17

Тимошин примчался утром. И прямо с порога:

— Пригрел змею! Пограничного волка овца вокруг копыта обвела.

Достал из портфеля фотокарточку. Добрыня узнал сразу. Вот оно как может случиться! Наша — ваша… Подлеца учили почти бесплатно, лекции читали лучшие профессора. А ты, гад, чем платишь?!

— Кайши прошел специальную школу, — продолжал Тимошин.

Добрыня — дитя границы. Врагов он видел всяких… О, за двадцать пять лет — что уж говорить — с кем только не встречался лицом к лицу! А вот такого, чтобы «ваша — наша», не встречал. Все в нем вдруг похолодело, и он с дрожью в голосе выкрикнул:

— Не сам же он, а кто-то его повернул против нас!

Тимошин карточку в портфель — и тоже:

— Да, перевернул. Лицом вниз, а затылком к свету.