Без иллюзий

Прощание с близкими коллегами по заводу электросчетчиков вышло не из веселых. Михаил давал отвальную у себя дома в Москве. В комнату не без труда втиснулись те, с кем он бок о бок провел от года до трех с половиной лет. Правда, самого близкого среди них человека уже не было – Соломон Мовшович ушел с завода еще раньше. Остающимся не улыбалось остаться без сотрудника, который, пожалуй, как никто другой доказал свою готовность противостоять беспардонному поведению начальства и даже способность побеждать. Михаил ничего не делал специально для того, чтобы завоевать популярность в чьих-то глазах. Если ему удавалось что-то совершать, то это определялось его собственными побуждениями в своих личных интересах, а не в интересах какого-либо общества. В стычках с начальниками он защищал себя, свое достоинство, не ставя перед собой задачи добиваться справедливости для всех. Его даже немало удивило, когда стало видно, что его рассматривают в качестве защитника интересов других сотрудников. Максимум, чего он заслуживал в качестве фигуры, имеющей общественную значимость, было то, что его поведение в каком-то смысле можно было считать примером для других, покуда безмолвных, но не больше, а так его вроде как награждали лишним чином. А ведь про себя он твердо решил не посвящать свою жизнь так называемому служению обществу – собственный опыт убедил его в том, что это – прямой способ пустить ее враспыл без всякого толка для всего, о чем думаешь, как о своем призвании. Мысли такого рода он не высказывал вслух, но последовательно и постоянно бороться с системой бескультурного угнетения себе подобных не собирался. У него не было сомнений, что таким образом систему нельзя одолеть. А тут сложилось одно к одному, чтобы как можно скорей расстаться с работой на «Счетчике». У них с Леной появилась своя, только своя, комната в Москве, Михаил уже начал писать свою первую повесть – и это стало для него главным делом жизни; Лена работала в Москве – туда надо было перебираться и ему, чтобы не тратить лишнее время на переезды из Мытищ в Москву и из Москвы в Мытищи каждый Божий день. Работа над повестью стала для него большим испытанием – он увлекся своим замыслом всерьез, но рассчитывать на простое излияние своих мыслей и чувств на бумагу не приходилось. Во-первых, задача была не проста – он ни много – ни мало хотел решить в этой повести на фоне жизни в альплагере, в трудах на восхождениях и в постоянных мыслях о своей любви найти путь, каким стоило идти по жизни дальше вместе с Леной или без нее. Во-вторых, ему самому по ходу написания задуманного надо было научиться писать так, как того требовал жанр, в котором он себя еще не пробовал, поскольку было ясно, что повести и романы пишутся иначе, чем небольшие рассказы, которые ему уже вполне удавались. Стилистика зависела от размера вещи, от разнообразия задеваемых тем и от многого другого, с чем предстояло столкнуться в процессе работы – в этом Михаил не сомневался, равно как и в том, что ему предстоит добиться единства в звучании и воздействии всего, о чем он будет говорить в повести, чтобы он имел право считать работу сделанной как следует – и в первую очередь для себя.

Наконец, в-третьих, он понимал, что сможет заниматься литературной работой только дома, после работы по найму ради зарплаты, а то, что она будет взыскивать с него немало жизненных сил и утомлять, даже если не будет особенно изнурительной – нервное напряжение из-за недовольства своей участью, когда общество заставляет его заниматься не тем, ради чего он явился на этот свет, было гарантировано наперед. Следовательно, ему «светило» постоянное переутомление, пожалуй, даже большее, чем у Соломона, когда он работал на заводе и учился на мех-мате.