Без иллюзий

В канун защиты Полкиной директор Пестерев совещался со своим заместителем Феодосьевым и начальником научно-методического отдела словарного обеспечения стандартизации Горским. Разумеется, речь шла о завтрашнем заседании главной терминологической комиссии, но затем разговор все-таки зашел и о Полкиной.

Феодосьев сказал, что с диссертацией все в порядке. Он одобряет ее основные положения, а отдельные изъяны считает незначительными. Время от времени он бросал взгляд на Горского, видимо, ожидая наткнуться на возражения, но Горский молчал. Когда Феодосьев закончил свой кисло-сладкий (как говорили в литературной среде) панегирик, Михаил, словно и не слышавший его, обратился к директору:

– А вы познакомились с диссертацией?

– Да, я ее просмотрел. На мой взгляд, кроме второй главы в ней ровным счетом ничего нет.

– А вторую главу вы находите верной? – спросил Михаил.

Это была та самая «новая глава», в которой фигурировала пустопорожняя формула.

– Ну, во всяком случае, в ней есть хоть что-то, – ответил Пестерев.

Получалось, доктор наук в очередной раз расписался в том, что он такой же научный работник, как Полкина. Рецепт был единым для очень многих соискателей – вставь в текст некую формулу, не имеющую ничего общего ни с идеей диссертации, ни с действительностью, и жди, найдется ли желающий вникать в отсутствующую суть, будет ли кому охота разоблачать туфту, или все проскочит благополучно мимо заранее настроенного в пользу диссертанта научного оппонента? Этот дешевый фальшивый трюк столько раз сходил соискателям с рук, что стал своего рода непременным атрибутом диссертаций «обычного качества». Для Пестерева было столь осмысленно и уместно использовать его, как и для Полкиной и ее любовника из одной национальной союзной республики.

Больше говорить о Полкиной не было надобности.

Все должен был если не решить, то, по крайней мере, высветить завтрашней день.

Первым докладчиком на заседании главной терминологической комиссии, собравшем больше ста человек из разных отраслей промышленности, естественно, пожелал быть Феодосьев. Ему хотелось самому представиться присутствующим в качестве зам. директора («если кто не знает, то я…»).

Кроме того, опережая Горского с его докладом, он мог «стянуть» у последнего некоторые мысли, чтобы создать впечатление, будто они у него свои. Поэтому Михаил сходу изменил намеченную композицию и начал говорить о тех вещах, которые в поле зрения Феодосьева и Пестерева до тех пор никогда не попадали. Он уже занял свое место в президиуме, когда к нему подошла служительница конференц-зала и шепнула, что его срочно вызывают к телефону в фойе. Звонила жена Прилепина, оставшаяся верной своей когда-то овеянной славой революционной девичьей фамилии. Ее давний предок стал главным логическим изобличителем презренной памяти главы эсеровской боевой организации классического предателя и провокатора Евно Азефа. Сейчас она сообщала, что заседание ученого совета по рассмотрению диссертации Полкиной уже идет полным ходом и если вы, Михаил Николаевич, там срочно же не появитесь, все кончится исключительно в пользу Полкиной. – «А ваш муж?» – «Он выступать не будет!» – твердо заявила принципиальная наследница революционных традиций и повесила трубку.

Михаил вернулся в президиум и тихо, чтобы не слышал Феодосьев, описал ситуацию на защите Полкиной Пестереву, а затем спросил: «Вы можете разрешить мне сейчас же поехать туда?»

Михаил прямо рассчитывал на хорошо известную ему готовность директора сталкивать подчиненных лбами, едва только он замечал такую возможность, а в данном случае ее нельзя было не заметить.

– Езжайте, – сказал директор и кивнул головой.

Через двадцать минут Михаил вошел в довольно тесное помещение, где заседал ученый совет смежного института. Полкина, увидев его, как-то сжалась и осталась сидеть на месте, ни на кого не поднимая глаз.