Без иллюзий

Михаил и прежде представлял себе все это мысленно с предельной ясностью. Но по-настоящему, не только умом, но и буквально даже кожей он почувствовал это здесь, где ему, кстати, ничего и не желали отвечать кроме как по поводу тематико-дисциплинарного несоответствия диссертации компетенции совета. Он ощутил себя одним во враждебно настроенном и возмущенном многолюдстве. Словно он сделал непристойный выпад, и это вмиг агрессивно настроило против него всех, кто находился рядом – перед его глазами, с боков, за спиной. Врагов не было видно разве что только сверху и снизу, но, тем не менее, они существовали и там. Это был пространственный сговор во всех измерениях. Неприятие, отторжение висели в воздухе и материализовались в изолирующую оболочку, прямо-таки капсулу вокруг него. Он впервые физически почувствовал, что такое быть в фокусе всех лучей, в настоящем, абсолютном фокусе: то есть в центре сферы, только, в отличие от устоявшихся образных представлений о нем, не от него во все стороны исходили лучи, а в нем сходились лучи, исходившие от всех точек внутренней полости окружающей сферы. Эта среда выглядела враждебной и даже единой, хотя на самом деле это вряд ли было так. Кто-то ненавидел истово, исходя не только законным негодованием, но даже патологическим отвращением; кто-то считал его дурачком, пытавшимся бороться с системой негодными средствами наподобие дона Кихота, воевавшего с мельницами; кто-то, возможно, даже сочувствовал, только не желал следовать его примеру, чтобы не подвергнуться репрессиям со стороны своего начальства. Их директор определенно умел держать членов совета в ежовых рукавицах. Никто не посмел возникнуть даже с простым вопросиком: «А не хочет ли сама диссертантка что-нибудь возразить?» Когда Михаил только-только протискивался в зал заседания, там как раз заканчивал выступление с некоторыми похвалами один молодой человек. Однажды он уже видел, его. О нем тогда было сказано, что он уже член-корреспондент Академии Наук СССР и директор института русского языка – этого оплота пожилых и заматеревших отечественных филологов – русистов. Его года явно не соответствовали возрастному цензу профессионалов подобного профиля. Что он, проявил себя каким-то особенным гением на избранном творческом поприще? Оказалось, что нет. Просто в близких родственниках у него был весьма крупный функционер в аппарате ЦК КПСС. Впрочем, говорили, что он отнюдь не дурак и не пустое место. Тогда что же вынудило его расхваливать диссертацию Полкиной? – ведь порядочному ученому не составляло никакого труда понять, что собой представляет данная диссертация? И тут ларчик открывался достаточно просто – жена этого члена-корреспондента, работала в отделе Полкиной и пользовалась достаточной свободой в рабочее время. Полкина, нормальный советский цербер, бдительно следила за тем, чтобы даром в ее отделе дисциплинарными послаблениями пользоваться никто не мог. Вот мужа она и попросили расплатиться за особое отношение к его жене – и он это сделал ничтоже сумнящеся, как следовало бы говорить знатоку старославянского и современного русского языка. Долг платежом красен et cetera. Даже если ничего не хотелось говорить, а все-таки сказал что-то хвалебное. Глупо было бы портить у жены ситуацию на работе. Он и не портил.

Наконец, директор-председатель объявил, что пора переходить к голосованию. Членам ученого совета раздали бюллетени, они сделали в них, то, что хотели. На время подсчета результатов голосования объявили перерыв. Могли бы и не объявлять, и без этого было понятно, что Полкина защитилась единогласно. Ничто, казалось, больше не мешало покинуть это место с гнусной атмосферой мерзкого сговора, но Михаил решил не уходить до объявления итогов. В это время к нему и подошла доктор филологических наук из головного института по системе научно-технической информации Гладкова. Она являлась официальным оппонентом Полкиной. Она слышала аргументацию Горского уже во второй раз, потому что присутствовала на совете под председательством Болденко.

Гладкова резким правоучительным тоном заявила:

– Так нельзя поступать, как вы позволяете себе!

– Допустимо только так, как позволяете себе вы? – ответил Михаил.

Гладкова негодующе посмотрела на него – сама оскорбленная невинность, которой только что сделали гнусное предложение, и отошла, громко и протестующие стуча каблуками по полу.

Больше к нему никто не подходил, пока не объявили результаты голосования. Они были точно такими, как он ожидал. Десятки лиц со злорадным выражением обратились к нему. Видеть это было мерзко, но он заставил себя отреагировать спокойно. Посмотрел, повернулся и ушел. Прилепин и его жена даже не попытались к нему приблизиться. Они вызвали его на арену, но теперь боялись показаться членами его команды кому-нибудь со стороны.