Без иллюзий

В этом новом для Михаила деловом мирке, естественно, были и женщины. Ни одна из них, насколько он мог судить, не исполняла важной сольной партии в отдельском или лабораторном оркестре, но этого и не требовалось. Мужчины на своих инструментах вели основные мелодии, женщины по мере своих возможностей и способностей вторили им, аккомпанируя определяющим мелодистам. Среди них были и привлекательные женщины бальзаковского возраста, и юные леди, только-только закончившие институт и попавшие сюда по распределению. Численно они не преобладали над мужской частью общества, что было довольно необычно для организаций, занятых информационными проблемами. Для Михаила никогда не существовало понятия «женщины как женщины». Конечно, они везде образовывали свой особый мир, в котором обсуждались и решались проблемы женского обихода, такие как туалеты, обувь, косметика, модные стили, сексуальные связи и любовные дела, но в каждом таком обособленном мире наряду с типовыми чертами и НАД ними существовали уникальные черты лиц, фигур и характеров представительниц лучшей части человечества, с которыми было приятно и интересно общаться даже по пустякам, не говоря уже о вещах действительно важных. К общению с ними тянуло гораздо сильнее, чем с мужчинами, которые вне сферы делового общения никогда не выглядели умнее, привлекательнее и занимательнее в сравнении с женщинами. Даже там, где они не вызывали острого или жгучего сексуального интереса, женщины здесь, как и всегда, украшали собой тусклую служебную обстановку, в которой и они, и более деятельные (по видимости) мужчины проводили треть своей жизни, причем подлинный прайм-тайм, не считая коротких отрезков вечерних и утренних удовольствий, которым они могли предаваться в семейном кругу. В отделе Мусина, пожалуй, не было лишь глупышек, что впрочем, следовало считать лишь относительно важным качеством, характеризующим поведение девушки или женщины на работе с одной – единственной стороны – интересно ли ей было то, чем она занимается, или она равнодушна к этому или даже вынужденно скрывает свое фантастическое отвращение к служебным обязанностям, поскольку ум еë просто дремлет или погружается целиком и полностью в тайные мечты, из-за чего казалось, будто он полностью отсутствует там, где он мог и должен был бы быть востребован. К такому типу относилась Наташа Золотова, красивая, высокая, очень молоденькая женщина – блондинка с четырехлетним сыном от первого брака на руках ее родителей – сама она была уже во втором. Наташа заканчивала вечерний институт, ухитряясь почти ничему не научиться. Курсовые работы за нее делали влюбленные мальчики, на экзаменах ей делали скидку большинство преподавателей, хотя она и не расплачивалась с ними по известному секспрейскуранту. Но при этом она оставалась вполне органично весела и интересна не только как обладательница ударно привлекательной внешности, но и как тонкий, умный, внимательный наблюдатель, своего рода глубокий натурфилософ под маской ветреницы – пустышки, стоило лишь внимательнее присмотреться к ней. Просто до сих пор ничто в жизни не заинтересовало ее сильней, чем перепархивание, условно говоря, с цветка на цветок в саду, где ей бы только видеть и находить побольше удовольствий, но этого-то как раз и не получалось. Не было «живинки в деле», как говорил автор Уральских сказов Павел Бажов, но это выглядело скорей Наташиным – нет, не горем, – пожалуй, лучше сказать – обойденностью, чем будто бы присущей ей интеллектуальной слабости, Венин, взявший ее на работу, явно злился на себя за это. Он оказался не в состоянии ни загрузить ее полезной работой, ни заинтересовать получением недостающих знаний, ни, вполне возможно, тем, что не мог воспользоваться ее благосклонностью за то, что он терпит ее бесполезность во всем остальном. У Михаила она вызывала к себе просто симпатию. Он давно привык к тому, что на любой работе элементарное присутствие таких женщин оказывается лучше их отсутствия, тем более, что какая-то польза от них все-таки была. В работе по найму ничто другое не могло сделать принуждение к труду более переносимым (не считая, разумеется, подлинной увлеченности выполняемой работой, как высшим призванием), чем эстетическое воздействие сотрудниц, особенно если им присущи чуткость и способность распространять на окружающих благоуханную ауру своего существа. Конечно, Наташиному поведению неизбежно сопутствовал определенный цинизм человека, который сознает свой паразитизм, но который плевать на это хочет прежде всего потому, что так устроен мир, а не потому, что она аморальна или неполноценна – себя – то она как раз оценивала по положительной части шкалы и, надо отдать ей должное, совсем не чрезмерно, что опять – таки свидетельствовало о ее уме. Венин, по-видимому, чувствовал и ее правоту, но не желал смиряться с ней, полагая свою правоту абсолютной. Михаил не верил, что Венин во всех своих мыслях и мечтах витал в сферах программирования, там должно, по-человечески просто обязано было, находиться место и для женских образов, в том числе и в рабочее время. Если у Сергея Яковлевича получалось ввиду его фанатичного отношения к делу вытеснять мысли о женщинах на послерабочие часы, то Венин был явно не таков. Он был прагматичен в той степени, за которой царит чистый по принципу цинизм: «Хорошо и правильно то, что полезно мне. До остального мне нет дела», По своей природе такой цинизм был скорее всего хуже того, какой позволяют себе восхитительные девушки, от которых нет иной пользы, кроме той их элементарной способности вносить собой в жизнь красоту, обаяние и чувственность.