Без надежды на искупление

– Вы лжете, – сказал Кёниг, и в голосе его слышалась угроза.

Приятие дрожал, низко склонив голову.

– Нет, – сказал Беспокойство. – Мы не лжем. Мы… Я бы не осмелился.

– Что именно вы увидели в зеркале? – спросил Кёниг.

– Они пытались выбраться, – ответил Беспокойство, нервно облизывая губы. – Они заменили бы нас на нашем месте.

Приятие только издал короткое поскуливание и не поднимал лица.

Кёниг внимательно наблюдал за обоими. Лгут ли они сейчас? Может быть, произошло что-то другое? От отражающей поверхности зеркала осталась только пыль. А может, это правда? Могли ли его способности зеркальщика внезапно обрести намного большую силу? Он понимал, что Приятию доверять нельзя, но Беспокойство наверняка так напуган, что обманывать не станет. В конце концов, он просто не мог позволить, чтобы еще какие-то его бредовые иллюзии начали жить своей жизнью, выйдя из-под его контроля.

– Ты. – Кёниг указал на Беспокойство. – Разбей все зеркала в храме. Все до единого. Закройте все блестящие поверхности. Пусть нигде не будет ни начищенной меди, ни сверкающих ножей. Завесь все окна. – Кёниг прошел в комнату, не обращая внимания на скрипучий хруст битого стекла под подошвами туфель. Он остановился перед Приятием. – Ты, – сказал он, обращаясь к макушке лысой головы доппеля. – Объясни мне, как получилось, что мои отражения стали такими сильными, тогда как мои доппели, которые представляют собой намного более старое помутнение моего сознания, как будто усохли. Все это кажется неправдоподобным, не так ли?

Приятие посмотрел на Кёнига, прямо ему в глаза, своим единственным глазом, налитым кровью. Доппель казался таким надломленным и подавленным, что причиной не могли быть одни лишь физические страдания. Измятая одежда на нем висела мешком. От него воняло так, будто он не мылся уже много дней.

– Мы сломлены, – сказал Приятие. – Когда вы обратили против меня Отречение и Беспокойство, это ослабило нас всех. А потом, когда растворился в воздухе Отречение, мы потеряли еще больше сил. От нас осталась лишь тень того, какими мы могли бы быть. – В последней фразе доппеля сквозил еле заметный гнев.

Кёниг нахмурился и с презрением повернулся к доппелю спиной.

– Ты пытался захватить власть в свои руки. У тебя ничего не вышло.

– В рядах ваших отражений пошел раскол, – прошептал Приятие едва слышно.

Кёниг остановился и все так же спиной к доппелям спросил:

– И?

– Они передали сообщение.

– И?

– Асена и ее тиргайст нашли мальчика.

– Живым?

– Да, – ответил Приятие. – Асена собирается привести мальчика назад.

– Она ослушалась меня?

– Как сказал бы Отречение, все рано или поздно предают нас.

– Меня, – поправил Кёниг, отвлекаясь от те-мы. – Все рано или поздно предают меня. – Он стоял, погрузившись в раздумья. – Раз уж она везет его сюда, то у нее на это обязательно есть причина. Либо она опасается, что мальчик еще не готов Вознестись, или она боится…

Он не договорил. Не мог произнести это вслух. Если контакт с внешним миром успел в достаточной мере испортить Моргена, то все, ради чего трудился Кёниг, пошло прахом. Число его воплощенных иллюзий множилось, и они набирали все большую силу. Морген должен Вознестись до того, как Кёниг потеряет контроль над собой и погибнет.

Оставшиеся доппели Кёнига встали позади него. Он чувствовал на себе их взгляды, которые тяжелым грузом давили ему на плечи. Убийство Моргена всегда было в его планах, но он хотел сделать так, чтобы мальчик пошел на смерть по собственной воле. Если Морген будет достаточно любить Кёнига или преклоняться перед ним, если он поверил во все то, что ему говорилось о будущем его служении народу Зельбстхаса, то он с готовностью пожертвует собой. Наивный бог, изо всех сил старающийся угодить, – вот к чему стремился Кёниг. Зачем творить нового бога и поклоняться ему, если можно создать бога, который станет преклоняться перед ним, Кёнигом? Любовь и поклонение. Чем они отличаются? Ему казалось, что это следует знать, но он не видел никакой разницы, а остальные вели себя так, как будто эти понятия отличаются, и это его тревожило.

«Это не имеет значения».

Если мальчик испорчен дурным влиянием, план придется пересмотреть. Ему все равно предстоит умереть, но после этого он будет служить как раб, а не как… кто? Не как друг?

«Ты всегда желал поработить этого бога».

Правда, но все было бы по-другому, если бы мальчик пошел на это по собственной воле.

«Серьезно? Это почему же?»

Кёниг заставил себя расслабиться, разжал кулаки, – когда только его ладони сжались в кулаки, он и сам не заметил. «Я убью мальчика, как только он вернется». У него почти не было выбора; скрываться от собственных отражений – в лучшем случае временная мера. Кёниг вспомнил то чувство, которое пережил, когда клинок Майнейгенера вонзился в грудь Ауфшлагу, и как с шумом вырвался воздух из рассеченного легкого, и как медленно стекленели глаза его друга. Он подавил в себе сомнения и отвращение.

«Способен ли я снова это совершить?»

Этот бог должен служить.

«Он всего лишь мальчик».