Без семьи

Вдруг Маттиа, который уже давно помалкивал, резко вскочил.

– Что с тобой? – спросил я его.

– Мне нехорошо. Всё вокруг так и пляшет.

– У тебя морская болезнь.

– Чёрт возьми, очевидно, да.

Бедняжка Маттиа, как он страдал! Я обнимал его, поддерживал его голову – ничего не помогало. Он громко стонал. Время от времени он быстро поднимался и, шатаясь, шёл к борту парохода, затем снова возвращался, чтобы прикорнуть возле меня. При этом он полусмеясь-полусердито грозил мне кулаком и говорил:

– Ох уж эти англичане, ничего-то они не чувствуют!

– И очень хорошо, что не чувствуют.

Когда наступило бледное, туманное, пасмурное утро, мы увидели высокие белые скалы и то там, то сям неподвижно стоявшие суда без парусов. Мало-помалу качка уменьшилась. Пароход плыл теперь почти так же спокойно, как по каналу. С обеих сторон виднелись или, вернее, угадывались в утреннем тумане поросшие лесом берега. Мы вошли в Темзу.

– Вот мы и в Англии! – объявил я Маттиа.

Но он совсем не обрадовался этой новости и, растянувшись на палубе, ответил:

– Дай мне поспать.

Я чувствовал себя превосходно во время переезда и потому не хотел спать. Устроив поудобнее Маттиа, я влез на ящики и уселся там, посадив Капи между ног.

Капи хорошо перенёс переезд. Вероятно, он был «старым моряком»; с Виталисом ему приходилось много путешествовать.

С того места, где я расположился, река и оба её берега были прекрасно видны. На воде находилась целая флотилия кораблей, стоящих на якорях. Посреди этих кораблей бегали маленькие пароходики и буксиры, оставляя за собой длинные ленты чёрного дыма. Многие из кораблей были готовы к отплытию, и на их мачтах виднелись матросы, которые лазили вверх и вниз по верёвочным лестницам, казавшимся издали тоненькими, как паутина.

По мере того как наш пароход поднимался вверх по реке, зрелище становилось всё красивее и занимательнее. Кроме пароходов и парусников появились большие трёхмачтовые суда, огромные океанские пароходы, прибывшие из дальних стран; чёрные угольщики, баржи, гружённые соломой или сеном, похожие на стога, уносимые течением; большие красные, белые и чёрные бочки, кружащиеся в волнах. Интересно было также смотреть на берега, где виднелись нарядно выкрашенные дома, зелёные луга, деревья, не тронутые ножом садовника; постоянно встречались пристани, морские опознавательные знаки, позеленевшие, скользкие камни.

Я долго сидел так и смотрел по сторонам, любуясь окружающим. Но вот по обоим берегам Темзы дома стали нагромождаться длинными красными рядами. Потемнело, дым и туман так перемешались, что нельзя было разобрать, что гуще – туман или дым. Деревья и луга сменились лесом мачт. Не выдержав больше, я быстро соскочил вниз и подошёл к Маттиа.

Он проснулся и, не чувствуя больше приступов морской болезни, был в таком хорошем настроении, что согласился лезть со мной на ящики. Он так же, как я, от всего приходил в восторг. В некоторых местах через луга протекали каналы, впадающие в реку, и они тоже были полны судами. К несчастью, туман и дым всё сгущались, и чем дальше мы продвигались, тем становилось труднее видеть.

Наконец пароход причалил к пристани. Мы приехали в Лондон и сошли на берег в потоке людей, которые смотрели на нас, но не разговаривали с нами.

– Вот настал момент, когда твой английский язык может нам пригодиться, – обратился я к Маттиа.

Маттиа, нимало не смущаясь, подошёл к толстому человеку с рыжей бородой и, сняв шляпу, вежливо спросил у него, как пройти на Грин-сквер.

Мне показалось, что Маттиа слишком уж долго объяснялся с этим человеком, который по нескольку раз заставлял повторять его одни и те же слова. Но я не хотел показать, что сомневаюсь в познаниях моего друга. Наконец Маттиа возвратился:

– Это очень просто: надо идти вдоль Темзы по набережной.

Но в те времена в Лондоне набережных не было, дома стояли почти у самой реки, и нам пришлось идти по улицам, которые тянулись параллельно Темзе.

Это были мрачные улицы, грязные, загромождённые экипажами, ящиками, тюками товаров; мы с трудом пробирались среди беспрерывно возникающих препятствий. Я привязал Капи на верёвку, и он шёл за мной по пятам. Был всего час дня, но в магазинах уже горел свет. Должен признаться, что Лондон не произвёл на нас такого благоприятного впечатления, как Темза.

Мы шли теперь не по большой улице, полной шума и движения, а по маленьким, тихим улочкам, которые переплетались между собой, и нам казалось, что мы топчемся на одном месте, как в лабиринте.

Мы уже думали, что заблудились, как вдруг очутились перед небольшим кладбищем с чёрными надгробными камнями, словно выкрашенными сажей или ваксой. Это и был Грин-сквер.

Пока Маттиа говорил с какой-то проходившей мимо тенью, я остановился, стараясь успокоить своё бьющееся сердце. Я с трудом дышал и весь дрожал.

Затем я пошёл вслед за Маттиа. Наконец мы остановились перед медной дощечкой и прочли: «Грэсс и Гэлли».

Маттиа хотел позвонить, но я удержал его РУку.

– Что с тобой? – спросил он. – Какой ты бледный!

– Подожди немного, я наберусь храбрости.

Он позвонил, мы вошли.