Без смягчающих обстоятельств

– Разумеется, – ответила Лариса. – Мы прекратили общаться, но мы остались на одной земле. А на ней не так много людей, которые для меня важны. Настя, у меня сейчас мама хворает, я даже взяла больничный. Давай встретимся у меня на Сретенке в том самом кафе-мороженом, в которое мы ходили. От него теперь остался маленький закуток. Тем лучше там говорить и смотреть друг на друга после стольких лет. Когда тебе удобно? Я могу в любое время. Ненадолго, конечно.

– Хорошо. Давай в пять. Я позвоню с дороги. Запиши, кстати, мой мобильный и пришли на него тест, я сохраню твой.

Удивительно. Лариса выглядела на свои сорок два года и в то же время осталась такой, какой была в двенадцать и в восемнадцать. Та же шапка темных, мелких и крутых кудрей, как после химии, только в них блестят серебряные тонкие нити. Тот же нежный овал смуглого лица, не знающего косметики, только между бровями две очень глубокие морщины, как будто она постоянно решает какую-то сложную задачу. А под карими глазами множество тонких и мелких лучиков. Они сплетаются и пересекаются в тени опыта и печали. И те же милые, правильной формы неулыбчивые губы, но они плотно сжаты, закрыты для выражения и проникновения эмоций. Это, конечно, результат постоянной защиты от нападений, боли, которых человек ждет на протяжении многих лет. Только этого и ждет. Лариса даже поприветствовала Настю, почти не разжимая губ.

Официантка поставила перед ними два стакана холодной воды и по вазочке с мороженым – клубничным, как тогда, когда этот вкус был продолжением солнца и беспричинной радости, обещающей исполнение надежд. Всегда общих, потому что ту радость надежд невозможно было делить на два. Собственно, так и получилось. Когда ее разорвали, она умерла в муках. Только это сейчас и роднит двух взрослых женщин, которые встретились на двадцать третью годовщину общей потери.

– Ты не изменилась, – произнесла Настя. – Только волосы еще красивее, а взгляд совсем другой. Незнакомый.

– А ты изменилась, – ответила Лариса. – Как будто детская неопределенность доведена до совершенства. По-прежнему королева, только пленительная прелесть стала осознанной уникальностью, постылой тебе самой. Я тоже не узнаю твой взгляд. Надменность, настороженность и горечь без дна. Наверное, многим это кажется еще более притягательным. А мне даже трудно приблизиться к такому обрыву. Нет потребности и сил узнавать что-то еще, слышать стоны растерзанных жизней. Тот, самый страшный, вопль оборвался. Значит, поставлена точка. Не знаю, о чем нам говорить, зачем раздирать подсохшие раны. Сочувствия к живым больше нет. А мертвые не пустят даже в свое молчание.

– Жестоко для самого доброго человека, какого я знала. И тебе удалось меня удивить. Лариса, меня не интересует ничье сочувствие в принципе. И я не настолько безумна, чтобы искать его у жертвы своего преступления. Меня привело доверие к твоему чутью. Ничего похожего на него я за все годы так и не встретила. Но ты сразу ошиблась. Когда я тебя увидела так близко, так невозможно близко, как четверть века назад, – во мне не возникли ни надменность, ни настороженность, ни даже горечь, которые увидела ты. Я обнимала тебя взглядом, прикасалась к тебе, но никогда бы не сделала это иначе. А в остальном ты права. Ты всегда была хорошим психологом. Мои чувства постоянно проходят один и тот же круг: ненависть к своим несчастьям, злоба и отторжение по отношению к зрителям – зевакам вокруг, презрение к собственному бессилию и неспособности что-то себе простить, отпустить и забыть. Нет, я ни в чем не признаю себя виновной. Даже перед тобой. Я была ребенком. Я собиралась плыть по ласковому теплому морю, а провалилась в кипящую смолу. Но только ты – без всякого сочувствия, разумеется, – понимаешь, что отсутствие вины тащить в миллионы раз тяжелее, чем вину. Лишь во втором случае человек просто принимает необходимость расплаты. Я презираю именно свою безвинность. Только не подумай, ради бога, что я пришла к тебе поныть, поскольку больше не к кому. И хочу растопить твою молчаливую ненависть, вызвав жалость. Ни в коем случае! Мне была бы противна твоя жалость, она оскорбила бы мое доверие к твоей полноценности… Нет, Лариса, не перебивай меня. Давай я быстро скажу то, для чего пришла, как будто кто-то со стороны меня подталкивал. Кирилл умер, отмучился как никто другой… Только так и мог умереть этот человек. А потом я узнала такое, с чем не могу справиться. Это по человеческим нормам требует решений и действий, после которых мой бесконечный адский костер покажется райским отдыхом. И мне хватило бы сил, злобы, возможно, даже спрятанного желания мести хоть кому-то за все… Пока эта горючая смесь не разнесла меня на части. Но… Ты не поверишь, Лариса, но меня держит, останавливает от лишнего движения одна причина, одно особое обстоятельство. Это ты. Только сейчас для меня твое право важнее моего. Да, ты ошибаешься еще в одном. Мертвые не молчат на самом деле. Они просто говорят голосами живых. Их слезы текут из тех глаз, которые что-то видели.