Без Царя…

— Что ж, голубчик… — негромко сказал Илья Валерьянович, колеблясь духом, и я поспешил напомнить себе, что каким бы рохлей он ни был, он врач Шереметьевской больницы, а здесь плохих специалистов нет!

Потом была установка рентгена, своим монструозным видом порядком напугавшая меня и навеявшая детские страшилки о радиации и «импотентом станешь», и…

… собственно, всё, больше ничего интересного не было. Оказалось, что у меня прострелен левый бок, но по касательной. По сути, это просто длинная борозда, глубоко пропахавшая кожу и неглубоко — мясо.

Все пули попали в цель, но благодаря брошюркам кадетской партии и короткому стволу «Бульдога» в сочетании с не самым мощным патроном, большого вреда они не нанесли. Вот если бы она стреляла шагов с трёх…

А так я отделался бороздой в боку, двумя сломанными рёбрами (одно из которых, возможно, просто треснуло) и «расстрельными» шрамами на груди. Все пули вошли в тело… и ни одна — глубоко!

Собственно, это не редкость. Отдельные акции террористов обсуждает вся Россия, но это скорее исключение, нежели правило. Подготовленных боевиков мало, всё больше юноши и девушки разной степени идеологической подкованности и экзальтированности, мечтающие оставить свой след в Истории и «пострадать за народ».

Вынесет ячейка, состоящая из пяти человек, приговор очередному сатрапу, провокатору или царскому присхвостню, и поручит его исполнение одному из товарищей. Отсюда револьверы «бульдог», самодельная взрывчатка на третий год войны, и даже такая средневековая романтика, как удар кинжалом.

Жертвы такого рода террора чаще всего отделываются испугом разной степени тяжести, но впрочем, бывает и обратное… Порой самодеятельные ячейки перехлёстывают через край, и от взрыва нескольких пудов самодельной взрывчатки гибнет не только прихвостень, сатрап и провокатор, но и совершенно случайные люди.

В революционной среде считается, что в смерти невинных людей при исполнении р-революцинного приговора виновен исключительно царский режим, и хотя толика правды в таком утверждении имеется, но философские понятия подобного рода глубоко чужды обывателям. Собственно, это одна из причин, почему простонародье настороженно относится к с революционерам всех мастей, и почему так резко размежевываются сторонники и противники террора.

— Так-с… Здоровье ваше, насколько я могу судить, в порядке. Кхе! — сверкая пенсне и лысиной, Илья Валерьянович засмущался и быстро поправился:

— Насколько оно вообще может быть в порядке после ранения. Удивительно здоровый организм… я бы даже сказал, как у атлета!

Хмыкнув, я смолчал, потому как уже понял характер медика. Не дай Бог, поправлю его… тут же начнётся смущение, виноватые улыбки и многословные извинения, которые только потянут время. А я и без того не слишком комфортно себя чувствую, лёжа на застеленной клеёнкой кушетке в кабинете моего лечащего врача.

Хочется в туалет… ну или по моим нынешним реалиям — утку. Хотя я понимаю, что медика такой просьбой не смутить, но какого-то чёрта вылезли интеллигентские рефлексии, и мне кажется проще потерпеть, обратившись с такой просьбой к Степану.

Вообще, состояние довольно паршивое, и отлить это меньшая из проблем. Помимо самочувствия, в голову лезет всякая дурная психология, отнюдь не прибавляющая настроения.

— Дня… — задумался врач, — Пожалуй, трёх дней хватит, да-с… Подержим вас, посмотрим… а вдруг осложнения? Не уж!

Доктор решительно взмахнул рукой и посуровел.

— Не у меня!

Вид у него сделался задиристый и воинственный, и я с облегчением понял, что несмотря на некоторое соплежуйство в быту, да и пожалуй, отчасти на работе, за своих пациентов Илья Валерьянович готов драться!

— Три дня, — повторил он, вытаскивая папиросу и постукивая ей по столу, — Вы не против?

Я не сразу понял, что он спрашивает разрешения закурить.

— Не против, Илья Валерьянович, курите.

Да-с… — он закурил и откинулся на спинку стула, задумавшись о чём-то и глядя как бы сквозь сидевшую у окна немолодую сестру милосердия. В дверь тем временем поскреблись.

— Да! — раздражённо сказал врач, недовольно глядя на бородатую физиономию санитара, показавшуюся в дверном проёме.

— Полиция пожаловала, Илья Валерьяныч! — басовитым шёпотом поведал служитель, наполняя кабинет запахами лука и скверной водки, — Спрашивают за пациента!

— Да что за люди… — сморщился врач, с силой тыкая папиросу в пепельницу.

— Вы как, Алексей Юрьевич, — поинтересовался он задиристо, — желаете пообщаться со служителями Закона?

Последнее он произнёс с нескрываемым отвращением, и готов поспорить, за этим стоит какая-то личная история!

— Хм… пожалуй, — принял я решение, — чувствуя я себя не очень хорошо, но не думаю, что у полиции будет ко мне много вопросов. — Революционерам… — я изо всех сил стараюсь делать честный вид, — дорогу я не переходил, и скорее всего, вся эта история — результат какой-то чудовищной ошибки. А в остальном…

Делаю паузу.

— … свидетелей происшествия было более чем достаточно.

— Да-с… — покивал Илья Валерьянович, — ошибки бывают.

Он задумался ненадолго, будто вспоминая что-то, но почти тут же тряхнул головой.