Без Царя…

— А заодно и охрану подвести бы… — и обхватив голову руками, обдумываю мысль. Прямо не выйдет, да и так… не настолько я значимая фигура, чтобы по моей просьбе сестру охраняли круглосуточно. Да и денег никаких не хватит.

— Попутно? — озадачился я, встав со стула и подойдя к окну, — Даром, что ли, всем окрестным дворникам и городовым к праздникам и именинам барашка в бумажке заношу! А действительно… почему бы и нет?! Мальчишек ещё… Да, пожалуй! Так вприглядку и будут провожать! Да и случись чего, хоть на помощь позовут, а большего пока редко бывает нужно. Вряд ли ей сходу перо в бок будут пристраивать!

Подумал было, стоит ли отправить Нину в Севастополь, но решил подождать результатов слежки. Если появились в её окружении р-революционные личности из тех, кто умеет зажигательно произносить речи, фанатично блестеть глазами, размахивать револьвером при каждом неудобном случае и отправлять на верную смерть зазомбированных последователей, это одно. А если она сама дура…

— А она дура, — меланхолично вздохнул я, и не откладывая дела на потом, принялся расписывать подробно — кого, как и под каким предлогом можно привлечь к операции «Нина». В том числе и…

… под революционными предлогами!

Подлецом или коррупционером себя не считаю, и все контракты, заключённые от имени Университета, можно рассматривать под микроскопом. Сроки, качество… всё, насколько это вообще возможно, лучше среднего по рынку, и от товарно-денежного потока к моим рукам не прилипло ни гроша.

Но… возможности члена Студенческого Совета и завхоза (пусть даже одного из!) по факту, несколько шире, чем у мелкого дельца с Сухаревки. Человеку несведущему сложно это объяснить, но даже разграничивая функции завхоза Университета и личный бизнес, я всё равно начал зарабатывать больше просто потому, что стал заметно более видной фигурой.

Подумав немного, решил отказаться от идеи р-революционных предлогов для проверки окружения Нины. В принципе, в этом есть здравое зерно, и думается, никто из членов Совета и слова не сказал бы против. В самом деле, возможно ведь и подобраться к какому-то человеку через родных!

Но…

— К чёрту, — решил я, с раздражением зачеркнув этот пункт, — А то у нас заигрались в демократию! Любую мелочь через Совет… и это с одной стороны верно, а с другое, не аполитичные члены Совета могут решать какие-то дела через партии! Так и подомнут нас в итоге все эти социал-демократы и эсеры!

Жалко… слов нет. Ресурс мощнейший, но именно вследствие моей декларируемой аполитичности я не могу использовать его. А точнее могу… но на этом моя аполитичность и закончится, так или иначе.

— Н-да… — снова вздохнул я, пытаясь выбросить из головы использование партийных и сочувствующих студентов, — охранники из тех же эсеров сомнительные, а вот то, что они воспользуются моей опаской по поводу сестры, и разагитируют её в партию, это к гадалке не ходи!

— А чёрт его знает…

Прервав мои размышления, дверь в кабинет отворилась, и вошёл посетитель — низкорослый, чахоточного вида студент с впалой грудью и большой, не по росту, головой. Я покосился на часы, висящие над дверью, и вздохнул… Всего-то начало седьмого утра, а рабочий день по факту начался, и когда-то он закончится, не знает никто.

— Товарищ Галет? — с вызовом поинтересовался он, выпятив вперёд маленький скошенный подбородок и массивную нижнюю губу, — Я представитель группы студенчества…

Две минуты спустя я с трудом выдворил из кабинета чахоточного представителя и привалился спиной к двери, переводя дух и пытаясь унять раздражение. Почти тут же дверь толкнула меня в спину.

— Да! — распахиваю её с выражением лица «Все убью, один останусь!»

— Алексей? Что с тобой? — удивился Ларин, небрежно кидая на стол пальто и усаживаясь на столешницу, доставая модный алюминиевый портсигар. Эта небрежность, демонстративное пренебрежение правилами хорошего тона, стало почему-то для многих признаком революционного духа, что изрядно меня забавляет.

Признаться, я и сам не без греха, но одно дело — не соблюдать каких мелочей просто потому, что без них проще жить, или к примеру, ради экономии времени. Другое — выпячивать свою инаковость, подчёркивать её всеми способами.

— Так что? — повторил он, приподняв манерно тонкую, выщипанную бровь.

— А… — отмахиваюсь, но решаю всё же рассказать, зная за Лариным скрупулёзную точность в словах, — привет из недавнего прошлого. Помнишь дело Галь Лурье?

— Кто ж не помнит, — усмехнулся Михаил, выпуская кольцо дыма, — соплеменники?

— Они… — вздыхаю я, — а также родственники, сочувствующие и разного рода придурки. Покаяться я должен, оказывается. Надо было… ну, не то чтобы дать себя застрелить…

— Хоть с этим они согласны, — вставил реплику Миша, усмешливо кривя губы.

— Угу… — киваю я, возвращая усмешку, — уже хорошо, верно? Но я, такой нехороший, должен был прямо с госпитальной койки требовать отпустить бедную девочку, обвинить в моём ранении режим, и одновременно — взять вину на себя.