Без веры и закона

— У твоей Дженни котелок варит, — прибавил Эверт специально для меня. — И танцует она будь здоров. Найдет себе другую работу. Тому, кто на ней женится, повезет, но он должен приготовиться, что придется дырявить шкуру всяким грубиянам.

От того, что Эверт сказал «твоя», меня прямо перевернуло. Но вот к женитьбе, и неважно на ком, я точно еще не был готов.

— Вообще-то, — заговорил Уилл, который не сказал ни единого слова на протяжении всей нашей перепалки, — делить жизнь с женщиной все равно что завести себе лошадь. Нужно понять ее норов, приспособиться.

— Дженни не лошадь!

Я возмутился, но остальные согласно закивали. Уилл похлопал меня по плечу, чтобы я успокоился, и покачал головой.

— Не кипятись, Гарет. Для меня это сравнение уважительное.

Потом, когда все стали обсуждать диких лошадей — их табун заметили в каньоне в восточной стороне, — Уилл подошел ко мне и тихо сказал:

— А я, знаешь, с ума схожу по Мерилин.

И лицо у него стало медного цвета, так он засмущался, сделав признание. А я сразу вспомнил смех Мерилин в коридоре гостиницы, когда она повисла на руке у Стенсон, и очень посочувствовал своему новому другу.

Потом мы свернули разговор о женщинах, да и вообще о чем бы то ни было. Снова стали упражняться и до вечера только и слышали, что свист пуль. Стрелять мы стали гораздо лучше. Эверт с приятелем отлучились на часок и вернулись с двумя кроликами, они их освежевали и пристроили жариться над костром. Мы ели молча, и Эверт позволил нам выпить. Когда совсем стемнело, Шон вытащил из кармана губную гармонику. Сначала просто взял несколько нот, а потом завел что-то посложнее, и мы узнали мелодию. Наши голоса, окрепшие благодаря виски, вполне слаженно затянули песню.

In a cavern down by a canyonExcavatin’ for a mine,

There lived a miner from North CarolinaAnd his daughter, chubby Clementine[5].

И я сразу вспомнил брата и наши вечера с сезонными работниками, и впервые после моего отъезда с фермы у меня возникло неожиданное чувство: мне показалось, что не всё мне надо забыть о моей прошлой жизни. Что у меня было прошлое, и оно оставило свой след, а вовсе не одни только вздутые шрамы. Впереди ждало будущее, позади оставалось прошлое. В улыбке Уилла, во взгляде Шона, который хотел загладить дневную неловкость, мне чудились невидимые нити, что протянулись между нами. Я видел новые пути, что открылись передо мной. Отец говорил, что я больно чувствительный, и пусть, не буду скрывать, что от музыки Шона, от одной только музыки, на глаза навернулись слезы. И ладно. Я ни секунды не тревожился, что прошлое может снова догнать меня и сграбастать. Сейчас Стенсон, должно быть, стояла себе перед салуном и курила, предоставив Дженни заботиться о Перл. Я был уверен, что и она пропустила стаканчик, и мысленно чокнулся с ней. Потихоньку. Из благодарности. И мы снова запели хором, может и громковато, но очень уж хотелось перекрыть треск сучьев в костре:

Oh my darling,Oh my darling,

Oh my darling Clementine[6].

Я сидел у огня с друзьями.

Уилл

После этого дня, в другие, я уже не чувствовал себя потерянным в городе, куда попал по принуждению, да и принуждение это куда-то девалось, хотя Стенсон всегда держалась неподалеку. Она приглядывала за мной, а я за ней, и не могу сказать, по какой причине — из осторожности или сообщничества. Думаю, было и то и другое разом. Я был в курсе договора между ней и хозяином салуна, но, ясное дело, никому ничего не сказал. И если я все еще не искал работу, то лишь потому, что в глубине души ни секунды не сомневался: уеду вместе со Стенсон. Знал, что она готова сорваться с места в самом скором времени. Стенсон и Дженни больше не разговаривали, а я избегал Дженни как только мог и делал это очень грубо, сам того не замечая то ли по молодости, то ли оттого, что я такой чурбан. Зато я проводил много времени с Уиллом, и с Шоном тоже, хотя с ним мне гораздо труднее было быть откровенным. Мы все продолжали упражняться в стрельбе, даже без Эверта.

Два дня спустя после нашей тренировки я решил найти Уилла и предложить ему прогуляться, взяв с собой кольты. Я нашел его на веранде бакалейщика, он сидел, свесив ноги и глядя на далекие холмы. Можно было подумать, Уилл только что проснулся: лицо помятое, волосы торчком. Я уселся рядом, а он, похоже, даже меня не заметил. От него несло койотом, и я понял, что он напился.

— Выпил, да? А для стрельбы пить не годится, — сказал я со смехом.

— Пить вообще не годится. А с моей индейской кровью тем более. Я двух стаканов не выдерживаю, просто беда. Вот, даже до кровати не смог доползти.

— А где у тебя кровать?

— Бакалейщик сдает мне комнату на втором этаже. Не высший класс, но жить можно. Я ему помогаю разгружать товар. Он тупой, держит меня за дикаря, но мне-то что — комната есть.

Мы подставили лица солнцу, оно грело так ласково.

— Ты почему из дома уехал? — спросил я у него.