Они поднялись с пляжа на дорогу и медленно пошли вдоль моря. Набережная встретила их шумом, смехом, музыкой. Том вдруг понял, что это их последняя дорога, в один конец. Что, видимо, больше они никогда не увидятся. Он старался идти как можно медленнее, ненавидя время, чувствуя себя лишним, кровавым лоскутом, наскоро пришитым кем-то жестоким к чужой жизни, ненавидя свою беспомощность, и не в силах ничего изменить. Набережная истекала, как песок в часах, таяла как неверный снег, и, наконец, иссякла. Светка остановилась у ворот. Охранник в будке мирно посапывал.
– Ну, вот мы и пришли.
– Может, свой адрес чиркнешь? – спросил он.
– Зачем? Не усложняй все. Если не суждено – то не суждено. А если суждено, то и в третий раз свидимся. – Она улыбнулась, пошла к себе, как вдруг, неожиданно повернувшись, обняла его за шею, и крепко поцеловала…
Он как стоял навытяжку, так и остался стоять, и только потом поднял руки, обнял ее, закрыл глаза, прикоснулся к ее мокрым от слез щекам…
– Пока, – сказала она, и, не оглядываясь, поспешила по аллее к белому корпусу санатория.
– Я буду ждать тебя. Хоть два миллиона лет! – крикнул он вслед, прислушиваясь к своему натужно веселому голосу. Постоял, оглянулся вокруг, плохо понимая, где он, и куда ему идти в этом потускневшем мире. Брести ли назад, на Зеленку, чтобы забыться сном, или тянуть до утра этот странный вечер, вспоминая ее затихающий в прошлом голос, ее смех, ее запах. Или надраться в стельку, чтобы не оставаться один на один с самим собой, пустым и одиноким, как нежилой дом.
– То ли сон, то ли явь. Будто не со мной все было. – Он еще раз оглянулся и медленно пошел на звук гитары.
Неподалеку от санатория тесной кучкой сидела компания волосатых. Он стал рядом.
– Эй, братишка, это не ты сегодня на Пятаке играл? – спросил кто-то.
– Вот она, слава, – сказал Том и непроизвольно улыбнулся.
– Я Кот, из Донецка. Мы только что приехали, а где тут вписываться, – не в теме.
– На Зеленке все стоят. – Том безучастно махнул рукой на восток.
– А туда далеко?
– Пару батлов.
– Значит, недолго, – Кот засмеялся. – На, хлебни.
Он передал ему бутылку портвейна.
– Сыграешь?
Том взял гитару, и вдруг вспомнил свежую песню Дрима, которая вдруг оказалась так к месту.
Он сыграл еще пару песен, а затем сам стал в кругу среди слушателей, по инерции посматривая туда, где тусклый фонарь освещал вход в ворота санатория. Там было пусто. Кто-то, забив, пустил по кругу косяк. Атмосфера налилась, стала гуще, осязаемее. Он словно сидел в небольшой комнате, стенами которой были все эти люди, такие добрые, открытые, такие милые, словно цветы, выдернутые из асфальтового мира. Счастливые, честные, исполненные смысла. Они стали камнями очага любви. Они стали сильнее гор и поднялись выше деревьев. Светлые боги, пришедшие изменить мир. Время уносило их голоса в море, мир забывал их, стирал из реальности, но они жили вопреки всему, они победителями уходили в прошлое, впечатывались в нем, как в янтарь, навеки… Только в душе его по-прежнему завывал холодный ветер.
– Слышь! Тебя там кто-то зовет, – Кот кивнул ему в сторону набережной. Там, в тени у санаторного забора виднелся чей-то невысокий силуэт.
– Светка! – прошептал Том, и поспешил к фигуре. Но под забором стояла не Светка, а совершенно незнакомый пацан.
– Пошли, – радушно улыбаясь, кивнул тот, почесав короткий ежик волос.
– Куда? – недоуменно спросил Том.
– Да не боись, – проговорил незнакомец, подмигнув как старому другу, и легонько хлопнул его по плечу.
– Ты от Светы?
– Ага! – сказал тот, и они пошли в сторону ворот.
У ворот никого не было, лишь охранник по-прежнему спал, свесившись со стула.
– Где она? – спросил Том.
Пацан приложил палец к губам и заговорщицки кивнул Тому.