Безбилетники

Той же ночью ему приснился сон. Ему было лет восемь. Он стоял на опустевшей платформе, глядя из-под руки туда, где исчезал вагон последней электрички. Он кого-то встречал, – кажется, отца, но тот почему-то не приехал. Над головой пронеслась стая стрижей, вильнула к неширокой извилистой реке. Тут же, на платформе под табличкой «Гуляй-Лето», деловито курлыкали голуби. Он порылся в карманах длинной холщовой рубахи, надеясь найти в них хоть пару семечек, но там были лишь несколько мелких советских монет. Вздохнув, он спустился с платформы и босо пошлепал по тропе через лесок. Там, в овраге, где бежал к реке звонкий ручеек, пил воду его рыжий конь.

– Хватит, Рубин, простудишься. – Хлопнув коня по крупу, Егор ухватился за подпругу, вставил ногу в стремя, ловко запрыгнул в седло.

– Но, пошел, домой пора! – слегка стегнул поводом по шее.

Конь всхрапнул, попятился, легко вынес его на невысокий песчаный бережок. Заржал испуганно, и, тряхнув жесткой розоватой гривой, рванул к дому.

Краем глаза Егор увидел, как из ближайшего дымчато-синего перелеска серой молнией несется наперерез огромный волк. И хотя он был еще далеко, Егор почувствовал, как от ужаса зашевелились на голове волосы.

– Давай! Давай! – он пришпорил коня, слился с ним в единое целое.

Конь быстро пролетел луг и выскочил на старую мощеную дорогу. Ее давным-давно построили монахи, и вела она к заброшенному монастырю, который то и дело маячил на горизонте безгласой разрушенной колокольней. Егору нужно было добраться до развилки, а затем повернуть вправо, – к селу, где жили его дед и бабушка.

Он оглянулся. Осторожно свесившись, глянул вниз, – туда, где высекали из камней желтые искры конские копыта. Ни слева, ни справа никого не было.

«Нет? Привиделось? Мало что бывает?»

Но вот конь захрипел, закатывая глаза и отводя голову в сторону, затем шарахнулся к другой обочине. Егор – нет, не понял, скорее почувствовал, что волк все это время был где-то сзади, оценивая жертву, решая что-то в своей лихой волчьей голове. Так и есть. Теперь он бежал, не таясь, совсем рядом с Егором. Налитые кровью глаза его неотрывно смотрели на конскую шею. Егор машинально сунул руку в карман рубахи, вытащив оттуда мелочь, перехватил поводья и снова вцепился в шею коня. Волк рванул чуть быстрее, вновь тесня коня к обочине, стал будто ниже, весь подобрался, не теряя скорости, и, вытянувшись струной, прыгнул, целясь коню в самый верх шеи. Но за миг до того Егор швырнул в него мелочь, попав прямо в пасть… Тот щелкнул зубами на миг раньше, упал на спину, и тут же отлетел, как мешок, от удара копыта. Взвизгнул жалобно, покатился по дороге, похромал прочь…

Наконец, впереди показались долгожданные домики.

Егор облегченно вздохнул, натянул поводья, спрыгнул с коня, успокаивающе погладив его по жесткой красной гриве.

– Молодец, Рубин, молодчина!

И – вдруг что-то почувствовал, обернулся, и – обомлел. Там, за старым монастырем, где грудились серо-белые громады облаков, ехал всадник в высоком остроконечном шлеме. Его сияющие доспехи были прикрыты переливающимся синим плащом. Белый конь, увязающий по колено в облаках, покорно шел туда, где уже искало свою могилу умирающее солнце. Вдруг всадник остановился, снял шлем и медленно повернул голову.

«Владыка мира!» – Егор на миг ощутил, что сейчас встретит его властный могучий взгляд, и он уничтожит, испепелит его. Не со зла, и не из-за всеохватывающей власти, а из-за того, что он, Егор, не будучи равным, не уподобившись ему внутренне, посмел смотреть на него открыто. Так бегущий по руке муравей не понимает своего ничтожества, кусается отчаянно и храбро, но его жизнь всецело зависит от того, смахнут ли его, или просто раздавят…

Он зажмурился, присел на корточки, стал маленьким, меньше травы, меньше зерна, притаился. И вдруг на разрушенной колокольне ударил колокол.

– Откуда там колокол? – Он, наконец, решился открыть глаза. Всадника уже не было, лишь алела в закатных лучах серебряная трава.

Он взял коня под уздцы и пошел к дому. Вокруг стояла вечерняя тишина, которой устало радуется все живое. У двери на бревне сидел его дед и чистил ордена.

– Деда! – Егор, не чувствуя ног, побежал к нему, уткнулся в гимнастерку. Ему казалось, что он не видел деда дольше жизни, – что-то важное произошло перед их последним расставанием. Что-то, чего он не помнил.

От гимнастерки пахло табаком и позабытым дедовым одеколоном.

– Деда, ты ведь не умрешь?

– Уже не умру! – хитро усмехнулся дед, погладил его по голове.

– Деда, а нас чуть волк не съел.

– Ну, значит, долго жить будешь.

Из дома доносилось тихое пение колыбельной.

– Дедушка, а можно мне домой? Я хочу бабушку посмотреть. Я ее совсем не помню.

– Нет, Егорка, тебе нельзя, а то папу разбудишь. Он только родился, совсем маленький. А как умрешь, тогда и приходи. У нас тут хорошо. Сухари есть, пыжи есть, сено. Всего вдоволь.

– А Ванька тут есть?

– Если умер, то где-то есть.

– Дедушка, а если ты умер, то зачем тебе ордена?

Дед улыбнулся, его глаза увлажнились.